Далеко от Москвы
Шрифт:
— Где Алексей и Беридзе? Где Алексей? Что ты знаешь о них? — кричала Женя звонко и чуть надрывно.
Голос Васильченко то приближался и звучал громко, то удалялся, теряясь в шуме:
— Они прошли позавчера... прошли позавчера... Я не могу себе простить... не задержала их у себя... — Слова Тани прорывались на секунду и мгновенно пропадали. — Они хотели у меня остаться. Я волнуюсь... Очень беспокоюсь.
Женя сбросила платок, ей сразу сделалось жарко, пышные волосы растрепались, она замолкла и сидела с неподвижным взглядом. Разговор повел Тополев. Он переспросил Таню об инженерах; она повторила сказанное.
— Борюсь с бураном, — сообщала девушка. —
— Береги себя и людей! — хрипел Тополев. — Себя береги! Есть ли несчастные случаи? Есть ли несчастья?
— Что у вас? Что у вас? — доносился ответный возглас девушки. — Что у вас хорошего?
Он отвечал с натугой, срывая голос и кашляя:
— Нет хорошего! Плохо! Плохо! Я говорю — плохо, Татьянка!
Она, наконец, поняла:
— Что плохо? С Володей? Что-нибудь с Володей?
— Почти, — невразумительно отвечал он. — Почти с Володей! Почти!
— Что прочти? — добивалась девушка. — Дед, говорите, что вы там мнетесь! Что прочти? Ну, говорите! ..
Женя, спохватившись, убежала в отдел. Кузьма Кузьмич вернулся к себе и снова сел в кресло. Он посидел несколько минут, затем старательно очинил два карандаша и приготовился писать. Все-таки незаметно для себя он оказался втянутым в хлопоты Беридзе и Ковшова. Старик не раз ловил себя на мысли, которая особенно заботила их, — о переходе через пролив. Он был бы вовсе слепым, если б не разглядел смелости и справедливости решений, принятых Беридзе по работам в зимних условиях. Они не додумались еще, как рыть зимой траншею в проливе. Ковшов обратился к нему с этим вопросом, когда старик сам уже раздумывал над ним. В голове его мелькала интересная мысль, он все чаще возвращался к ней и уже был убежден, что решение этой замысловатой задачи будет принадлежать ему, Тополеву.
Большие карманные часы — многолетний спутник жизни Кузьмы Кузьмича — показывали конец рабочего дня. Глядя на потемневший циферблат, старик соображал — идти ли ему домой или остаться здесь. Работать над записками и расчетами можно дома, там теплее, зато здесь он скорее узнает новости об Алексее. Он расхаживал по кабинету, заложив руки в карманы шубы, — высокий, седой, хмурый и усатый, похожий на Максима Горького. Неожиданно прибежала молоденькая девушка. К удивлению Тополева, ей нужен был именно он.
— Насилу вас разыскала! Я и не знала, что есть у нас такой инженер Тополев, — простодушно сказала она, не понимая, что ранит старика в самое сердце. — Тут всегда Алеша Ковшов сидел, его-то я хорошо знаю. Вы, значит, заместителем у него! Здорово, — старый у молодого в подчинении! Теперь буду вас знать. Пойдемте скорей, парторг зовет вас на совещание начальников отделов.
И она убежала. Кузьма Кузьмич не успел сказать и слова. На пороге он столкнулся с Кобзевым, по обыкновению растрепанным. Его тоже вызывал Залкинд — очевидно, им вдвоем полагалось заменить Ковшова.
Совещание уже шло. Залкинд приветливо поздоровался с Тополевым и Кобзевым, пригласил их садиться.
— Я созвал начальников отделов вместе с парторгами и комсоргами — поговорить о дисциплине и наших неполадках. Продолжайте, — кивнул он Гречкину, выжидательно стоявшему у стола.
— Проверка, которую мы провели, вытолкнула на поверхность недостатки, таившиеся в глубинах отделов. — Гречкин жестом изобразил, как всплыли снизу вверх эти недостатки. — И, к сожалению, мы не можем сегодня ни один отдел выставить в качестве образца — вот, мол, подражайте ему. Всюду
Гречкин говорил горячо и резко, сопровождая слова энергичной жестикуляцией. Слушали его с пристальным вниманием. Он — по собственным его словам, экономист-практик, наделенный от природы сметкой и способностью работать по двадцать часов в сутки, — после смены руководства стройки стал играть видную роль в жизни управления. Батманов сделал его отдел контрольно-плановым, и Гречкин был постоянным докладчиком на диспетчерских совещаниях у начальника строительства. Партийную работу Гречкин вел активно, ощутимо для коллектива. Сейчас по его выступлениям тоже было видно, что он отнесся к заданию парторга добросовестно и вдумчиво, проверял отделы строго, с пристрастием.
— Мое слово пусть будет вроде вступления, — заключил Гречкин, окидывая собравшихся быстрым взглядом круглых и зорких глаз. — Товарищи, побывавшие в отделах, сами расскажут, что они там нашли.
Залкинд открыл прения коротким словом:
— Высказывайте прямо и открыто все наболевшее. Критикуйте, не оглядываясь и не боясь обидеть симпатичного начальника или доброго приятеля. Все вместе мы достаточно сильны и от критики не заболеем, она нам принесет только пользу. Каждому даю десять минут — это для того, чтобы не разводить пустых разговоров. Мы не имеем права заседать по десять часов. Старайтесь не сбиваться на дрязги, кляузы и мелочи.
И все говорили — коротко, не очень гладко и складно, по взволнованно и с явной убежденностью в своей правоте. Почему-то это задевало Тополева. Он видел, что большинство выступавших были молодыми людьми, совсем молодыми. Одной из первых получила слово Женя Козлова.
Выйдя к столу, девушка заговорила вначале неуверенно, опустив глаза и раскрасневшись. Ей не приходилось еще выступать на таких совещаниях, и она со страхом думала, что должна сказать неприятные и строгие слова о начальниках двух больших отделов. На какое-то мгновение Женя заколебалась и с немалым усилием подавила желание оборвать свою речь и убежать, как это случилось с ней однажды на концерте самодеятельности.
Гречкин от досады поморщился и даже отвернулся. Он с надеждой ждал выступления Козловой и теперь был разочарован. Внешне ворчливый и придирчивый, он относился к ней с симпатией и всегда старался увлечь интересами отдела. С гордостью он сказал однажды Алексею, что считает Козлову лучшей своей работницей. Гречкину понравилось предложение Алексея — смелее привлекать Женю к жизни комсомольской организации. Они тогда же, не откладывая, вызвали девушку и долго говорили с ней по этому поводу.
Женя заметила — Гречкин недоволен, и подумала, что он непременно расскажет Алексею о ее провале. Это помогло ей справиться с неуверенностью и смущением. Она заговорила решительней и, опять глянув на Гречкина, увидела его одобрительную улыбку.