Далеко за полночь
Шрифт:
«Прощайте», — подумал Уиллис.
Но прощаться было уже не с кем. В его наушниках не было слышно ни стона, ни жалобы. Из всей команды он был последним, окончательным и единственным оставшимся в живых благодаря своему скафандру, шлему, чудом уцелевшему кислороду. Но для чего? Чтобы остаться в одиночестве? В свободном падении?
В одиночестве. В свободном падении.
«О мистер Шоу, о сэр», — думал он.
— А вот и я, легок на помине, — прошептал чей-то голос.
Невероятно, но…
Дрейфуя и вращаясь, во мгле, словно гонимая дыханием Господа, плыла, подчиняясь его прихоти, старая
Уиллис инстинктивно раскрыл объятия.
И принял в них милого старика, улыбающегося и тяжело дышащего или, по своему обыкновению, притворяющегося, будто он тяжело дышит.
— Так, так, Уиллис! Ничего себе вечеринка, а?
— Мистер Шоу! Вы же были мертвы!
— Чепуха! Кое-кто погнул во мне кое-какие проводки. От удара все встало на свое место. Разрыв находится здесь, под подбородком. Злодей ударил меня ножом вот сюда. Так что, если я снова умру, дай мне хорошенько в челюсть, и соединение восстановится, хорошо?
— Да, сэр!
— Сколько провизии у тебя с собой на данный момент, Уиллис?
— Достаточно, чтобы протянуть двести дней в космосе.
— Надо же, отлично, отлично! А самовосполняемого запаса кислорода тоже на двести дней?
— Да, сэр. А как долго протянут ваши батареи, мистер Шоу?
— Десять тысяч лет! — счастливо пропел старик. Да, да, клянусь, честное слово! Я оснащен солнечными батареями, которые будут накапливать божественный вселенский свет, пока мои микросхемы не износятся.
— Значит, вы переговорите меня, мистер Шоу, и будете болтать еще долго после того, как я перестану есть и дышать.
— Отсюда вывод: ты должен обедать разговорами и дышать причастиями вместо воздуха. Но прежде всего нам следует подумать о спасении. Каковы наши шансы?
— Космические корабли здесь точно пролетают. Кроме того, у меня есть радиопередатчик, посылающий сигналы…
— Который даже сейчас кричит во мгле: я здесь вместе со стариной Шоу, верно?
«Я здесь вместе со стариной Шоу», — подумал Уиллис, и вдруг ему стало тепло посреди этой вечной зимы.
— Что ж, тогда в ожидании спасения, Чарльз Уиллис, что мы будем делать дальше?
— Дальше? Ну…
Они падали в космическом пространстве совсем одни, но не одинокие, объятые страхом и наслаждением, внезапно притихшие.
— Скажите это, мистер Шоу.
— Что именно?
— Вы знаете. Скажите это еще раз.
— Что ж, ладно. — Они лениво кружили, держась друг за друга. — Разве жизнь не является чудом? Да, это материя и сила, но материя и сила, переплавляющая самое себя в разум и волю.
— И это то, чем являемся мы, сэр?
— Да, это мы, ставлю десять тысяч новехоньких оловянных дудок, это мы. Я могу продолжать, юный Уиллис?
— Пожалуйста, сэр, — рассмеялся Уиллис. — Я хочу, чтобы вы продолжали!
Старик говорил, а молодой человек слушал, потом молодой человек говорил, а старик бурно возражал, и они плыли, исчезая за горизонтом Мироздания, питаясь и разговаривая, разговаривая и питаясь: молодой человек жевал питательные шарики, старик поглощал свет солнечными батареями своих глаз, и в миг, когда они скрылись из виду, они отчаянно жестикулировали, беседуя, перебивали
Идеальное убийство
The Utterly Perfect Murder 1971 год
Переводчик: О.Акимова
Идея убить его была так совершенно продуманна, так невероятно приятна, что я проехал в полубезумном состоянии через всю Америку.
Эта идея отчего-то пришла мне в голову в мой сорок восьмой день рождения. Почему она не пришла ко мне, когда мне было тридцать или сорок, я не знаю. Возможно, это были счастливые годы, и я плыл сквозь них, не замечая времени, не наблюдая часов, не обращая внимания на появляющийся иней на висках и львиный взгляд в зеркале…
Как бы то ни было, в свой сорок восьмой день рождения, ночью, лежа в постели с женой, в то время как во всех остальных, залитых лунным светом, тихих комнатах дома спали мои дети, я подумал:
Сейчас я встану, пойду и убью Ральфа Андерхилла.
Ральф Андерхилл! — вскричал я. — Да кто, черт возьми, он такой?
Убить его тридцать шесть лет спустя? За что?
Ну как же, — подумал я, — за то, что он сделал со мной, когда мне было двенадцать.
Через час, услышав шум, проснулась моя жена.
— Дуг? — позвала она. — Что ты делаешь?
— Собираю вещи, — сказал я. — Для поездки.
— А-а-а-а, — пробормотала она, перевернулась на другой бок и заснула.
— По вагонам! Все по вагонам! — разносились по железнодорожной платформе крики проводников.
Поезд вздрогнул и с грохотом тронулся.
— До встречи! — крикнул я, вскакивая на подножку.
— Когда-нибудь, — отозвалась моя жена, — лучше бы ты полетел!
Лететь? — думал я, — и лишить себя удовольствия размышлять об убийстве, пересекая равнины? Лишить себя удовольствия смазать пистолет, зарядить его и думать о том, каким будет лицо Ральфа Андерхилла, когда я появлюсь тридцать шесть лет спустя, чтобы свести с ним старые счеты? Лететь? Ну нет, лучше уж с рюкзаком на спине идти пешком через всю страну, останавливаясь на ночлег, разводить костер, поджаривая на нем свою желчь и горькую слюну, и вновь глотать свою застарелую, иссохшую, но все еще живую вражду и потирать так и не зажившие синяки. Лететь?!
Поезд тронулся. Моя жена пропала из виду.
Я начал свой путь в Прошлое.
На вторую ночь, пересекая Канзас, мы попади в ужасную грозу. До четырех утра я не спал, слушая рев ветра и раскаты грома. В самый разгар бури я увидел свое лицо, негативный снимок на темном фоне холодного оконного стекла, и подумал:
Куда едет этот безумец?
Убивать Ральфа Андерхилла!
Зачем? Просто так!
Ты помнишь, как он ударил меня по руке? Синяки. У меня все было в синяках, обе руки; темно-синие, крапчато-черные и странно-желтые синяки. Ударить и убежать, это был Ральф, ударить и убежать…