Далекое имя твое...

Никитина Наталия

Перед наступлением сумерек Имре с нетерпеньем достал оставшуюся часть Олиного свертка. Только теперь он почувствовал бесконечную человечность этой девушки и глубочайшую благодарность к ней. Она понимала, как нужно ему окажется подкрепление. Одна картошка еще оставалась и чуть меньше половинки огурца, — две ледяшки. Но и за это Имре был благодарен девушке. Так ему хотелось увидеть ее хотя бы еще раз. Выпадет ли такая удача?

Небо прояснилось, в зыбкой выси едва проклюнулась первая звезда. Заметало. Испытывая внутреннюю дрожь, Имре наконец выскочил

из своего убежища.

«Спасибо тебе, Господи, за приют!» — суеверно пробормотал Имре, кланяясь развалинам, и, торопясь согреться, быстро пошел в сторону, откуда доносился грохот орудий.

Сумерки наступили неожиданно быстро. Множество звезд засверкало на аспидного цвета небе, но скоро они затянулись, будто нестираной занавеской, которая опустилась к земле, грозя ненастьем. Лес тоже нахмурился, нелюдимо кутаясь в снежную темень. Впереди угадывалась словно бы и не просыпавшаяся деревня с утаившимся теплом. Но туда было нельзя. А из-за собак даже пройти мимо опасно. Пришлось обходить дома, проваливаясь по колено, рискуя снова попасть в засыпанную метелями яму. Вот и деревня, и широкий пологий овраг, спускавшийся к занесенной речке, позади, и другие, менее заметные, овраги и перелески.

Ориентировался в основном по ветру, а тот, будто разыгравшийся жеребенок, забегал то с одной, то с другой стороны, взбрыкивая и вороша снежные заносы.

Как назло давно не было слышно пушечного грохота. Или эхо успело переместиться куда-то, или вязло в лесном массиве, во что Имре и сам с трудом верил, то и дело приостанавливаясь и вслушиваясь. Наконец он остановился совсем, поняв, что сбился с направления, а идти наобум бессмысленно. Да и усталость давала о себе знать. Ноги подламывались.

Не хотелось допускать мысль, что заблудился, что не хватит сил выбраться из этого дикого пространства. Он готов уж было зайти в любую деревню, в любой дом, если бы только встретились на пути. Вот, кажется, дорога. Уж она-то приведет куда-нибудь. Об опасности не хотелось думать. «В конце концов, я же не шпион какой! Я летчик, которого сбили. Я чудом спасся, я выхожу из этой чертовой игры. Делайте со мной что хотите. Я не хочу убивать! Не хочу! Не для этого меня учили с пеленок, вдалбливали благородные мысли, приводили высокие примеры человечности и добра. Господи! Ты же есть. Ты же видишь все, Господи! Помоги!»

Словно в ответ на молитву, до ушей долетел отдаленный гром разрыва, и мелькнуло зарево от лизнувшего облака прожектора.

«Но почему совсем в другой стороне?»

Упало сердце. «Неужели я шел в противоположном направлении?». Обстоятельства словно бы испытывали его, как в тот день, когда прыгнул с горящего самолета. «В конце концов, другого выхода нет. Есть только одно: идти вперед во что бы то ни стало. Пока держат ноги. Ну, давай, Имре, давай!»

Он повернул в ту сторону, где полоснул прожектор. Подозрительно знакомым показался силуэт местности со стеной леса, с засыпанной, обледенелой местами, дорогой, с оврагом. А вот и тропинка, по которой уходил на рассвете.

Что-то

заставило его обернуться. И вовремя: огромная серая тень прыжками неслась на него.

«Волк!» — успел подумать, выхватывая тесак…

* * *

За Имре приехали утром на санях к той самой избе, где жили старик с Ольгой и где он до утра провалялся связанным на той же самой лавке, где старик и Ольга вытаскивали его с того света. На этот раз он лежал скрученный веревкой и рядом стерег его один из тех, кто накануне заходил перекурить. Другой бегал за транспортом.

Скрутили Имре в соответствии с элементарной логикой: от человека, который располосовал волка, можно ждать чего угодно. Оцарапанный, в звериной крови, стиснув зубы, он находился в каком-то оцепенении, пытаясь осмыслить происходящее. Насколько помнил, здесь ни разу не слышал волчьего воя. И старик утверждал, что война разогнала волков. Может, какой бешеный? Как бы то ни было, с тесаком старик попал в точку. Если бы не он, валялся бы Имре растерзанным вместо волчьей туши в трех десятках метров от избы, которая на несколько недель стала ему единственным домом. Он даже не удивился, что она оказалась так близко и что он, крутясь весь день, замерзая, прячась неизвестно от кого, пришел туда, откуда поспешил скрыться во что бы то ни стало. Он еще не мог поверить, что раскроил череп волку и потом в диком истерическом припадке кромсал и кромсал его, пока окончательно не убедился, что зверь мертв.

Обессиленный, не пришедший в себя, Имре деловито вытер тесак, засунул его за пояс и потом уже вымыл руки в пушистом искрящемся снегу.

Усталой походкой хорошо поработавшего человека он подошел к избе и постучал в дверь.

«Боже мой, как поразится Ольга! Что она скажет?» — подумал Имре, почему-то забыв о старике.

Когда в ответ на стук вместо Ольгиного обрадованного голоса услышал незнакомый мужской, понял то, чего боялся еще со вчерашнего вечера и что заставило убраться отсюда на рассвете. Его целый день поджидали.

— Долго ты бегал, — внутренне ликуя от успешно выполненной операции, встретил разговорчивый.

— Не понимаю, — по-венгерски сказал Имре и с того момента не произнес ни слова.

— А почему он пришел именно в вашу избу? — допытывался сотрудник у старика.

— Еще скажи, что он мой племянник, — огрызался старик, пуская клубы табачного дыма и перебарывая рвавшийся из груди кашель.

Ольга, сложив на коленях руки, сидела сама не своя.

* * *

Черный замызганный паровоз, кажется, из последних сил дотащил состав разномастных товарных вагонов и, заскрипев всеми частями, остановился. И сразу же его окружили солдаты с автоматами в руках и рвущимися из рук волкодавами.

Тотчас загремели наружные засовы головного вагона, и с улицы гулко раздалась команда:

— Выходи! Стройся!

Из раздвинутых ворот вагона, словно семечки, с возней, с сопеньем, с руганью между собой посыпались доставленные заключенные.