Далила и космический монтажник

Хайнлайн Роберт Энсон

– А всех бездельников - в изоляцию, в Д-113.

– Кстати, об изоляции, - на пороге стояла мисс Глория.
– Могу я с вами поговорить, мистер Ларсен?

– А? Ну конечно! Я сам хотел с вами встретиться. Должен принести вам свои извинения, мисс Макнай. Я был...

– Не стоит вспоминать, - перебила она, - вы были тогда на пределе. Но мне интересно знать, долго ли вы еще собираетесь навязываться ко мне в дуэньи.

– Недолго, - он посмотрел на нее внимательно.
– До тех пор, пока не придет вам замена.

– Вот

как? Кто здесь у вас главный профсоюзный деятель?

– Макэндрюс, разметчик. Но вряд ли он сможет вам помочь: вы же штатный сотрудник станции.

– К той проблеме, которая меня сейчас волнует, это не имеет отношения. Мне необходимо с ним поговорить. По вашей милости я не могу распоряжаться даже своим свободным временем. Это дискриминация, вот что это такое.

– Может быть, но скоро вы сможете убедиться, что я здесь пользуюсь некоторым авторитетом. Юридически я сейчас капитан корабля. А капитан в космосе обладает неограниченной властью.

– Тогда вы должны применять ее разборчиво!

– Вот-вот. Именно этим я и занимаюсь, здесь я с вами согласен, ухмыльнулся Тини.

Мы не знаем, что сказал ей Макэндрюс, но только мисс Глория стала вести себя совершенно по-другому. После очередного дежурства она заявилась в кино вместе с Далримплом. Тини встал и на середине картины демонстративно покинул зал - из Нью-Йорка как раз транслировали "Лисистрата идет в город".

Тини подстерег ее, когда она возвращалась одна, но подгадал так, чтобы рядом в этот момент оказался я, как свидетель.

– Гм, мисс Макнай...

– Да?

– Думаю, вам следовало бы знать... Это, как его... ну, в общем, главный инспектор Далримпл - человек женатый.

– Вы считаете мое поведение непристойным?

– Нет, но...

– Тогда не лезьте не в свое дело!
– Он еще рта не успел открыть, как она добавила: - И да будет вам известно - я знаю, что у вас четверо детей, Далримпл мне все рассказал.

У Тини отвисла челюсть:

– Как... Но позвольте, я ведь даже не женат!

– Как? Вот именно - как, хотела бы я знать, - и она удалилась.

Тини уже не пытался прятать ее в каюте; единственное, о чем он просил, - если она куда-нибудь соберется, предупреждать его об этом в любое время. С той поры он тем только и занимался, что пас ее. Меня так и подмывало предложить ему поменяться местами с Далримплом.

И как же я удивился, когда однажды он поручил мне провести приказ об ее увольнении. Я был совершенно уверен, что он и думать про это забыл.

– И в чем она виновата?
– поинтересовался я.

– В нарушении субординации!

Я на это ничего не ответил, а он продолжал:

– Она же приказы не выполняет.

– Зато она работу свою выполняет, и притом хорошо. А эти твои приказы... Да прикажи ты что-нибудь подобное кому из парней, любой выполнять откажется.

– Ты не согласен с моими приказами?

– Не в этом дело. Ты не докажешь ее вину, Тини.

–

Тогда уволим ее за то, что она... женщина! Уж это-то я смогу доказать. Я опять промолчал.

– Папа, - он как будто меня уговаривал, - ты же мастер стряпать такие штуки: ну там "никаких персональных претензий, но полагая, что в интересах дела..." и прочая дребедень.

Я составил нечто подобное и по секрету показал Хэммонду. Известно, как радиотехники умеют держать язык за зубами, и я не очень-то удивился, когда меня вдруг останавливает О'Коннор, один из лучших на станции кузнецов, и спрашивает:

– Папа, скажи, это правда, что Старик избавляется от Брукси?

– Брукси?

– Брукси Макнай. Она сама просила так ее называть. Так правда?

Я подтвердил и пошел дальше, раздумывая на ходу, а не лучше ли было ему соврать?

С Земли к нам ракета идет примерно четыре часа. За смену до прилета "Полярной звезды", на которой должна была улететь мисс Глория, табельщик принес мне два заявления об уходе. Два человека - не страшно: с каждым кораблем мы теряли больше. Но не прошло и часа, как он вызвал меня по бригадирскому каналу и попросил срочно зайти к нему в кабинет. Я как раз был снаружи - проверял качество сварки - и поэтому отказался.

– Пожалуйста, мистер Визерспун, - чуть ли не умолял он, - вы должны прийти.

Когда кто-то из ребят перестает называть меня "Папой" - это дурной знак. Я пошел.

Около его двери выстроилась целая очередь, обычно такая бывает, когда на станцию доставляют почту. Я вошел и хлопнул у них перед носом дверью. Он протянул мне целую кипу заявлений.

– Что же это происходит в великих глубинах ночи?
– спросил я.

– И есть еще десятка два или три, которых я не успел оформить.

Ни в одном из заявлений не стояло конкретной причины - только "по собственному желанию".

– Слушай, Джимми. Что же такое делается?

– А вы все не догадываетесь? Серьезно? В таком случае я тоже теряюсь в догадках.

Тогда я ему высказал все, что об этом думаю, и он со мной согласился. Потом я собрал заявления, вызвал по радио Тини и попросил его, ради всего святого, прийти в свой кабинет.

Тини в задумчивости жевал губу.

– Но послушай, Папа, они не имеют права бастовать. В контракте это оговаривается особо и согласовано со всеми заинтересованными инстанциями.

– Это не забастовка, Тини. Ты не можешь препятствовать их уходу.

– Тогда пусть они платят за обратный билет из собственного кармана! Поможешь мне это сделать?

– Не знаю, не знаю. Многие проработали достаточно долго, чтобы получить его бесплатно.

– Тогда нам придется быстро набрать других, иначе мы не уложимся в сроки.

– Если бы так, Тини. Мы просто не сможем закончить. К следующей "ночи" у тебя не останется даже команды обеспечения.

– У меня еще никогда не уходило столько народу. Ладно, я с ними поговорю.