Дальние снега
Шрифт:
— Одно твое слово — и властолюбец станет червем, — сказал Иван. — Да и зачем тебе Мария?
— Я его проучу! — в бешенстве процедил Петр.
— Мой отец правильно рек, — продолжал Иван, — России во вред выскочки. Временщики тем боле. Опора монархии — первые фамилии, аристократы по рождению…
«Этого подлого Меншикова надо услать на время за границу и порушить обручение с Марией», — думал Петр, зло покусывая губу.
Словно прочитав его мысль, Иван пылко воскликнул:
— Аль ты не самодержец?!
Иван терпеть не мог своего
Услышав о том, что произошло в церкви святого Пантелеймона, Остерман решил: вот и пришла пора, сделав ставку на Долгоруких и Голицыных, заматовать генералиссимуса, рассчитаться за угрозу колесованием.
Сам же с места охоты, куда сопровождал воспитанника, написал письмо светлейшему: «Его императорское величество радуется о счастливом Вашей великокняжеской светлости прибытии в Ораниенбаум и от сердца желает, чтоб сие гуляние Ваше дражайшее здравие совершенно восстановить могло, еже и мое всепокорнейшее желание есть. Вашу великокняжескую светлость всепокорнейше прошу о продолжении Вашей высокой милости и, моля бога о здравии Вашем, пребываю с глубочайшим респектом вашей великокняжеской светлости всенижайший слуга».
Дальше Остерман продиктовал мальчишке, и тот сделал приписку: «И я при сем Вашей светлости и светлейшей княгине, и невесте, и свояченице, и тетке, и шурину поклон отдаю любителны».
Меншиков быстро шел по коридору своего дворца. На повороте он повстречал Марию. Она разрозовелась. С трудом скрывая радость, сообщила:
— Жених мой, батюшка, съехал от нас…
— Как съехал? — ничего не понимая, уставился на дочь Меншиков.
— И вещи свои увез в Летний дворец… Видно, не по душе ему здесь…
Меншиков пришел в ярость: «Щенок!». Что юнец выходил из повиновения, ускользал, он замечал и прежде: тот старался не попадаться ему на глаза, повернуться вроде бы случайно, спиной, а недавно строптиво заявил: «На Марии я раньше двадцати пяти лет не женюсь». Болтовня. Оженишься вскоре. Но этот побег! Поехать немедля в Летний? Нет, лучше сначала к Остерману, и чтобы он, негодяй, возвратил назад своего воспитанника.
Светлейший резко, нетерпеливо позвонил, крикнул камердинеру:
— Карету!
Вскочив в нее, помчался к дому вице-канцлера.
Яростно размахивая тростью, взбежал по ступеням остермановского дома.
Нечесаный лакей в затрапезной ливрее встретил его в передней:
— Прикажете доложить, ваша светлость?
— Где барон? — резко бросил Меншиков, не обращая внимания на вопрос.
— У себя… Трапезовать изволят… Доложить прикажете?
Отпихнув слугу, Меншиков прошел по длинному коридору и поднялся на второй
Еще в прошлые посещения, когда Александр Данилович приезжал с глазу на глаз посоветоваться с вице-канцлером, ему бросилась в глаза царившая здесь неряшливость. Светлейший и сам не отличался особо тонким вкусом, но удивлялся случайному подбору обстановки. Замечательные резные столики и секретеры работы парижских мебельщиков уживались с громоздкими шкафами и комодами, кое-как сколоченными плохими столярами. Яркие, кричащие обои подавляли мягкие тона гобеленов лионских мануфактур. Пыль покрывала все — от спинок стульев до дверных ручек.
Распахнув двери, Меншиков ворвался в столовую.
За длинным обеденным столом сидела вся семья. Марфа хмуро взглянула на нежданного гостя. Андрей Иванович спокойно поставил на стол чашку с кофе, встал.
— Ваша светлость оказали мне большую честь, посетив мое скромное жилище. Филат, прибор для князя! — Он вытер влажные губы уголком несвежей салфетки, наложенной за отворот стеганого халата с собольим воротником.
Стоявший за спиной Остермана пожилой камердинер с подносом начал торопливо расставлять серебряные тарелки, походившие скорее на свинцовые.
— Я не кофий, Андрюшка, распивать к тебе пришел! — грозно бросил Меншиков. — Сурьезный разговор предстоит.
— Я всецело к услугам вашей светлости, — поклонился Остерман.
— Наедине!
— Тогда прошу вашу светлость пройти в мой кабинет.
— Незачем! — отрезал Меншиков. — Поговорить и здесь можем…
Остерман обернулся с невозмутимым видом:
— Филат, поди вон! Мой ангел, будь так добра, оставь нас на минутку с его светлостью.
«Ангел» бросила на Меншикова злой взгляд и, шурша мятым кринолином, вышла из комнаты, уводя с собой детей.
— Я всецело к услугам вашей светлости, — повторил Остерман, — прошу покорнейше.
Меншиков садиться не стал, а, подойдя почти вплотную к хозяину, хрипло произнес:
— Твоих рук дело, Андрюшка?
Остерман с показным недоумением пожал плечами, брови его поползли вверх:
— Не в силах уразуметь, о чем ваша светлость говорить изволит.
— Дурнем безмозглым прикидываешься? — вскипел Меншиков. — Аль без твоего ведома император в Летний переехал? Не ты ль его науськал?
— Мне непонятен гнев вашей светлости, — спокойно ответил Остерман. — Его величество в поступках своих никому отчета давать не желает, а тем паче мне, ничтожному слуге его.
— Юлишь, Андрюшка! — прорычал Меншиков, и лицо его пошло красными пятнами. — Противу меня пойти вздумал, шельма неблагодарная?! Забыл, кто тебя на службу выволок? С Ванькой Долгоруким сговорился? С огнем играешь, да гляди, как бы не ожегся!
— Ваша светлость! — укоризненно воскликнул Остерман с видом оскорбленной невинности и приложил стиснутые ладони к груди. — Отриньте неправедный гнев! Клянусь богом, ни в чем я противу вас не провинился, и осуждения сии неосновательны.