Дальний остров
Шрифт:
К несчастью, мне только однажды потом представился случай повторить ему эту историю, и он уже меня не слышал. Он испытывал ужасную, неотпускающую тревогу и боль. После этого, когда я пытался ему звонить, он не брал трубку и не перезванивал. Он канул в колодец бесконечной печали, стал недоступен для историй и выкарабкаться уже не смог. Но он был преисполнен прекрасной невинности и стремления к лучшему, и он старался.
Птичка из Китая
Эту птичку — тупика — подарил мне на Рождество мой брат Боб. Доставленная в пластиковом пакете без помет, она казалась куклой-перчаткой или мягкой игрушкой. У нее было пушистое тельце, огромный оранжевый клюв, который хотелось сжать пальцами, и глаза в треугольниках черного пуха, придававших им выражение то ли тоски, то ли тревоги, то ли зарождающегося неодобрения. Я сразу проникся к птичке теплым чувством. Я наделил ее смешным голоском и характером и порой
С гольфом у меня проблема: хоть я и играю один-два раза в год для компании, почти все в этой игре мне не по душе. Ее цель, похоже, заключается в методичном умерщвлении состоятельными белыми мужчинами отрезков времени величиной с рабочий день. Гольф пожирает землю, лакает воду, вытесняет флору и фауну, поощряет разрастание территорий, занятых людьми. Я не люблю этикет гольфистов с его важничаньем, благоговейное молчание телекомментаторов в ответственные моменты. Но больше всего мне не нравится то, как плохо я играю. Если прочесть golf справа налево, получится flog — пороть.
У меня есть дешевый набор клюшек, но насадить на какую-нибудь из них моего тупика — нет, я и подумать об этом не мог. Хотя бы потому, что калифорнийка завела привычку брать его каждую ночь в постель. Он быстро стал нашим домашним любимцем. В мире дикой природы живые тупики, как и многие другие морские птицы, сильно страдают от чрезмерной рыбной ловли и от ухудшения условий гнездования, но, когда обитаешь в центре Нью-Йорка, природу не так-то легко любить, она может казаться далекой абстракцией. А пушистая игрушка — вот она перед тобой.
В замечательном романе Джейн Смайли «Гренландцы» есть история про скандинавского крестьянина, который пускает к себе в дом белого медвежонка и воспитывает как сына. Ему удается научить питомца читать, но с медвежьей натурой и медвежьим аппетитом ничего не поделаешь, и в конце концов зверь принимается одну за другой поедать овец крестьянина. Крестьянин понимает, что надо избавиться от медведя, но не может заставить себя это сделать, потому что (это звучит как рефрен) у медведя такая красивая мягкая шерсть и такие прекрасные темные глаза. Для Смайли история о медведе — метафора губительной чувственной страсти, которой нет сил сопротивляться. Но история служит и прямым предостережением от сентиментального идолопоклонства. Гомо сапиенс — животное, которое, вопреки суровому закону природы, желает верить, что другие животные — члены его семьи. Я могу привести довольно веские этические доводы в пользу того, что мы несем ответственность за другие виды, и тем не менее порой я задаюсь вопросом, не лежит ли в основе моей заботы о разнообразии форм жизни и о благополучии животного мира память о детской с ее мирком мягких игрушек, ностальгическая фантазия об уюте и межвидовой гармонии. В романе Смайли измученный крестьянин доходит до того, что предлагает ненасытному питомцу плоть своей собственной руки.
В конце прошлой осени, когда «Таймс» напечатала серию длинных репортажей о критическом положении с загрязнением среды обитания в Китае, о нехватке воды, об опустынивании земель, о гибели видов и утрате лесов в этой стране, у меня ни в одной из этих публикаций не получалось прочесть более пятидесяти слов — а между тем по телевидению во время футбольных матчей шла потрясающая новая реклама джипов. Ну, вы помните: белка, волк, два рогатых жаворонка и водитель SUV поют хором во время езды по пустому шоссе через девственный лес. Мне особенно нравился момент, когда волк проглатывает одного из жаворонков, на него с укором смотрит водитель — и волк, выплюнув птицу, целую и невредимую, присоединяется к пению. Я отлично знал, что SUV — еще более жестокий враг рогатых жаворонков, чем волк; я знал, что потребительские аппетиты у меня на родине — часть того чудовища, что пожирает природный мир в Китае и других странах Азии; и тем не менее я полюбил рекламу джипов, как полюбил озабоченный взгляд и мягкий пушок моего приспособления для гольфа. Я не хотел знать того, что знал. И при этом не мог мириться с незнанием. Как-то раз днем, охваченный мрачным предчувствием, я пошел в спальню, взял тупика за крылья, поднес к яркой лампе, вывернул наизнанку и, разумеется, увидел ярлычок с надписью: «Сделано вручную в Китае».
И я решил побывать в стране, откуда произошел мой тупик. Индустрия, сотворившая игрушечную птицу, губила настоящих птиц, и я захотел поехать туда, где эту связь невозможно завуалировать. Попросту говоря, мне захотелось увидеть, насколько все плохо.
Я позвонил в Финикс, штат Аризона, в «Дафниз хедкаверз» — американскую компанию,
35
Эрик Тонт Тайгер Вудс (род. 1975) — американский гольфист; «Тайгер» означает «Тигр».
«Дафниз» — мировой лидер по производству футляров для головок клюшек в виде животных. Когда я приехал в Финикс и пришел в главное помещение фирмы, Джейн познакомила меня с «персоналом зоопарка» — с работниками, которые обследуют футляры, сортируют по видам и раскладывают по коробкам, оклеенным пластиком. Она помогла мне найти тупиков, которые, сваленные в коробку, выглядели не более милыми и одушевленными, чем белье в корзине для стирки. В комнате образцов она показала мне коробки с пиратскими подделками — сверху на них лежали стопки юридической документации. «Подавляющее большинство наших судебных исков — против американских компаний, — сказала она. — Китайские производители часто даже не знают, что выпускают контрафакт». Особую популярность как объекты интеллектуального пиратства приобрели ее тигр и суслик (рождающий ассоциации с фильмом «Гольф-клуб»). Имелся в этих коробках и футляр-морж, сделанный из плотной коричневой кожи какого-то реального животного. «Вот этому следовало бы и сейчас находиться на живом звере, — жестко проговорила Джейн. — Того, кто это сделал, накажет карма, но еще раньше до него доберется наш юрист».
Когда я спросил Джейн, можно ли будет мне встретиться с ее китайскими поставщиками, она сказала: может быть. В любом случае она хотела, чтобы я знал: средняя зарплата на этом китайском предприятии вдвое, или почти вдвое, превышает местный минимум. «Мы были готовы платить за качество, — сказала она, — и мы хотели обеспечить себе там хорошую карму: чтобы счастливые работники трудились на счастливой фабрике». Они со Стивом и сейчас кое-что делают по части дизайна, но чем дальше, тем больше доверяют в этом своим китайским партнерам. Стив может послать из Финикса набросок по электронной почте — и через неделю держать в руках плюшевый образец. Когда он приезжает в Китай, тамошняя группа может в первой половине дня представить образец, а к вечеру — этот же образец, но уже с поправками. Языковых проблем, как правило, не возникает, хотя однажды Стиву не сразу удалось объяснить китайцам, что за «наросты» имеются на теле у серого кита, а в другой раз сотрудник пришел к нему со странным вопросом: «Вы сказали, что все животные должны иметь сердитый вид. Почему?» Стив ответил, что они с Джейн, напротив, хотят, чтобы животные выглядели веселыми и людям было радостно к ним притрагиваться. «Реалистичный» было неверно переведено как «сердитый».
«Вначале дело, потом развлекаться», — весело предупредил меня Дэвид Сюй в первый день моего официального пребывания в Китае. Сюй работает в управлении по международным связям стремительно растущего города Нинбо в сотне миль к югу от Шанхая, и «дело» наше заключалось в том, чтобы мотаться от фабрики к фабрике во взятом напрокат фургончике. Мне, сидевшему в машине сзади, казалось, что весь Большой Нинбо до последнего дюйма строится и перестраивается одновременно. Мой сверхновый отель был возведен на заднем дворе просто очень нового отеля, на расстоянии нескольких футов. Дороги современные, но сильно выщербленные, словно предполагается, что их все равно скоро будут делать заново. Сельская местность вся в лихорадке усовершенствований; в иных деревнях трудно было увидеть дом без кучи песка или штабеля кирпичей перед ним. На месте полей росли новые фабрики, около чуть более старых фабрик за строительными лесами виднелись опоры будущих путепроводов. Скорость роста, которую Нинбо демонстрировал последнее время, — примерно четырнадцать процентов в год — быстро становилась утомительна даже для взгляда.