Дальний поход
Шрифт:
– Есть, есть идол, – уверил Енко. – Сам, правда, я его не видел, да мало кто видел – слишком большая честь, заслужить надо.
– А-а-а, так ты сам-то не видал, – разочарованно протянул Матвей и, обведя глазами ватажников, ляпнул то, о чем все подспудно думали, но вслух говорить не смели никак. – Так, может, и нет его, идола того златого?
В горнице повисла гнетущая тишина, даже слышно было, как где-то за стеной острога, на посаде, девчонки сир-тя пели свои тягучие песни. Все смотрели на колдуна, и в немом взгляде атамана читался вопрос – ну, так
– Я знал тех, кто его своими глазами видел, клянусь великой Праматерью Неве-Хеге, – спокойно промолвил колдун. – Таких много. Не могут же все одинаково врать! Да и золота на реках юноши моют с избытком. Куда ж его девать? Все в славный Дан-Хаяр, в столицу. В других городах куда ниже идолы.
– А, в других города-ах… – Штраубе нервно потеребил усы. – Чего ж мы в твоем-то идоле такого не видели, а, любезный мой Генрих?
– Так я ж вас к нему не водил, – резонно возразил Енко. – Златой бог Нга-Хородонг – по-вашему, идол – он не для чужаков, для своих только!
– Да что вы, дети мои, недоверчивые-то такие, а? – не выдержав, отец Амвросий вскочил с лавки, приглаживая растрепавшуюся бороду и оглядывая собравшихся пристальным, по-отечески строгим взглядом. – Прямо каждый – Фома Неверующий! Окститесь! Забыли, как из каждого селения идолищ поганых вытаскивали? Напомнить, где зарыты?
– И правда, вытаскивали, – под общий смех озадаченно почесал затылок бравый мекленбургский вояка. – Клянусь святой Бригитой, некоторые, так вполне себе тяжелые были.
– Больше селение – больше идолов. – Колдун меланхолично покивал и хмыкнул: – Впрочем, не хотите – не верьте. Никто не заставляет.
– Да есть, есть идол-то… Самый главный!
– А солнце? Колдовское которое… Оно – какое?
– Как сгусток сярга! – тотчас же отозвался Енко. – Только очень-очень яркий. Как тысячи обычных солнц!
– Ты ж его тоже вблизи-то, чай не рассматривал!
– А никто не рассматривал. Нельзя – ослепнешь. Говорю же – яркое.
Беременная Настя лежала на ложе, за циновкою, слушала казаков и улыбалась. Ну ведь и нашли ж, о чем спорить! Будто поважней дел нет. Зима, чай, впереди, не лето – надо бы рыбки подловить, покоптить, подвялить… Хотя, с другой-то стороны, рыбы тут в любое время года полно – море! Да и птицы, и зверья разного хватает, так что без мяса не останемся. А вот неплохо было б еще огородики развести, приправы, травы разные выращивать, крупы… Дай бог, струги от Строгановых ржи на посадку привезут – ужо заколосится рожь, давненько аржаного хлебушка не едали – все пшеничные колдовские лепешки. Вот, и о пшеничке-то – не забыть бы! Хорошо вспомнила…
Настя приподнялась на ложе и громко спросила:
– Козаче, слово молвить дозволите?
– Это кто еще? – Костька Сиверов подавился ухой.
Тут же сам же и рассмеялся:
– А, Настасья-матушка! Забыл, что в избе ты…
– Говори, говори, дщерь, – перебил отец Амвросий. – Чего хотела-то?
– Про пшеницу напомнить. Мы ведь с девами мешочек в селении том забрали. На посадку – в самый раз. Надо только поле распахать
– Распахать?
До того молчавший Кондрат Чугреев неожиданно рассмеялся. Видать, хлебнул бражицы-то, вот и пробрало на смех:
– А на ком пахать-то ладишь, матушка?
– Ну…
Настя задумалась – и впрямь, на ком? Не на своем же горбу.
– Ну, зверя можно как-нибудь поймать, приспособить…
– Ага. Дракона зубастого в соху запрячь!
– Тогда уж трехрога…
– Как там трехрог – не ведаю, – ничуть не стесняясь, перебила невидимая за циновкою Настя, – а вот спинокрыл бы подошел, он, как корова, смирный.
– Только не прокормить – велик больно!
– Ой, казачки! И то вам не так, и это не этак.
Они б еще долго спорили, коли б не скрипнула в избе дверь, да не показался на пороге дозорный Короедов Семка:
– Господине атамане, там этот… дракон летит!
Тут же все стихли.
– Дракон? – привстав, Иван настороженно погладил занывший, словно бы на грозу, шрам. – Что, сам по себе дракон, один?
Семка хмыкнул:
– Не, атамане. Вестимо, со всадником!
– Ишь ты, вестимо ему… И где летает? Над острогом уже?
– Не над острогом. Над мысом дальним, да над ельником, над островом всем. Мыслю, место удобное для лодок высматривает, иначе зачем прилетел?
Атаман перевел взгляд на колдуна:
– Что скажешь, дружище?
– Это соглядатай, – поставив кружку с брагой, повел плечом тот. – Я ведь предупреждал. Ожидать следовало.
– Мы и ждали, – задумчиво покивал атаман. – Не так, правда, быстро. Ладно, пошли, что ли, глянем… Вы-то идите, я догоню, заряжу пока пищалицу.
– Ой, атамане! Чай, Яким есть – зарядить.
– Яким Якимом – а доброе оружье хозяйского глазу требует.
– Вот уж верно сказано! – Матвей Серьга, подождав, когда все вышли, обернулся у порога:
– Ты, друже Иване, этому колдуну веришь?
– Лишь кое в чем, – атаман прочистил шомполом ствол и принялся забивать пыж. – Енко этот как опальный польский пан – кто ему нужен, тому и служит, и служит верно, честно. До поры до времени.
– Как бы нам, как та пора придет, не проспать!
– Не проспим, Матвее! – закинув заряженную пищалицу на плечо, Иван пригладил волосы. – Мозги-то, чай, покуда на месте. Ну, ты иди… я сейчас…
Тяжелые сапоги сотника забарабанили по смолистым ступенькам крыльца. Атаман заглянул за ширму… и, погладив жену по плечу, удивленно хлопнул ресницами:
– Ты чего смеешься, родная? Помстилось чего?
– Помстится тут с вами… – прильнув к руке мужа, хмыкнула Настена. – Ну, Матвей-то хорош! Самим жена, Митаюка, как собака хвостом, вертит, а он туда ж – «не проспать»! За собой бы смотрел лучше, да за супругой своей… правда, за ней уже поздно. Жаль. Сотника тоже жаль, ходит вон – лица нет. Уж присмотрел бы другую.
– Думаю, кабы мог, присмотрел бы, – атаман опустил глаза. – Знать, не может – однолюб.
– Да-а, крепко его Митаюка к себе привязала. Хоть и невенчанная жена… язычница.