Дальний полет

Уиндем Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис

Лендис взглянул на нее так, словно с языка у него была готова сорваться резкость, но сдержался.

– Прежде всего, - сказал он, - надо все понять. А для этого необходимо завоевать доверие.

– Тут спорить не о чем, - сказала Мэри.
– Я прекрасно понимаю, что с Мэтью вы должны были верить в Чокки - мы и сами так делали. А вот почему вы верите без Мэтью, я не пойму.

Лендис терпеливо ответил:

– Прошу вас, миссис Гор, вспомните, что он спрашивал. Вопросы ведь странные, верно? Умные, странные и совсем не в его духе.

– Конечно, - сердито сказала она.
–

Но мальчики много читают. Начитаются - и спрашивают Мы беспокоимся потому, что вся его естественная пытливость преобразуется в фантазии, связанные с Чокки. Это какое-то наваждение, неужели вы не видите? Я хочу знать одно: как это лучше всего пресечь?

Лендис снова пустился в объяснения, но Мэри уперлась и не принимала ни одного из его доводов. Я очень жалел, что он употребил это несчастное слово - "одержимость". Такой ошибки я не ждал от психиатра, а поправить ее теперь было уже нельзя. Мне оставалось сидеть и смотреть, как укрепляется их враждебное отношение друг к другу. Всем стало легче, когда Лендис уехал.

Глава 6

Положение казалось мне сложным. Я понимал ход мыслей Лендиса, хотя и представить себе не мог, куда он его заведет; понимал я и Мэри. Что ни говори, а Лендис допустил грубую профессиональную ошибку. На мой взгляд, ему бы лучше не касаться старых верований. Мы все честно считаем, что переросли суеверные страхи, но они притаились в нас, и порою их очень легко разбудить неосторожным словом. Теперь Мэри тревожилась еще больше - вот к' чему привел визит психиатра. К тому же ее рассердил его аналитический, неторопливый подход к делу. К Лендису она обратилась за советом, а вместо совета выслушала рассуждение об интересном случае, особенно неутешительное потому, что врач сам признал себя побежденным. В конце концов она пришла к заключению, что Лендис чуть ли не шарлатан, а это очень плохо для начала.

Когда на следующий вечер я пришел с работы домой, у нее был какой-то отсутствующий вид. Когда мы убрали со стола и отправили детей наверх, я уже понял: Мэри что-то собирается сказать мне и не знает, как я это приму. Она села немножко прямей обычного и не без вызова обратилась скорее к камину, чем ко мне:

– Я ходила к Эйкоту.

– Да?
– сказал я.
– А в чем дело?

– Насчет Мэтью, - прибавила она.

Я посмотрел на нее:

– А Мэтью не взяла?

– Нет, - Мэри покачала головой.
– Хотела взять, а потом раздумала.

– И то хорошо, - сказал я.
– Мэтью решил бы, что мы его предали. Лучше ему не знать.

– Да, - довольно уверенно согласилась она.

– Я уже говорил, - продолжал я, - для чирьев или там кори Эйкот годится, но это не по его части.

– Верно, - сказала Мэри.
– Не думай, я ничего и не ждала. Я постаралась рассказать как можно лучше. Он терпеливо слушал и, кажется, немного обиделся, что я не привела Мэтью. Я все пыталась втолковать ему, дураку, что мне нужно не его мнение, а рекомендация - к кому обратиться.

– Надо полагать, он все-таки высказал свое мнение?

– Вот именно. Побольше ходить, холодные обтирания по утрам, простая пища, салаты всякие, открывать на ночь окно…

– И никаких психиатров?

– Да. Созревание

сложней, чем мы думаем, но природа - великий целитель, и здоровый режим устранит временные расстройства.

– М-да,- сказал я.

Мы помолчали. Потом Мэри воскликнула:

– Дэвид, надо ему помочь!

– Мэри, милая, - ответил я, - тебе не понравился Лендис, но он хороший психиатр, признанный. Он бы не сказал так, зря, что Мэтью вряд ли нужна помощь. Мы с тобой тревожимся, потому что ничего не понимаем. Это нечто необычное, но у нас нет оснований считать, что это опасно. Будь у нас причины для тревоги, Лендис так бы и сказал.

– Ему-то тревожиться нечего! Мэтью ему чужой. Трудный случай; сейчас интересно, а вылечится - и не нужен.

– Милая, не приписывай ему таких помыслов. И потом, Мэтью не больной. Он совершенно нормален, но в нем есть еще что-то. Это совсем другое дело.

Мэри выразительно взглянула на меня - так она глядит, когда хочет придраться.

– А мне что с того? Я хочу, чтоб он был просто нормальный, без всяких "что-то". Я хочу, чтоб ему было хорошо.

Я решил не спорить. У Мэтью бывали срывы - у какого ребенка их нет?
– но мне совсем не казалось, что ему плохо. Однако скажи я это Мэри, мы бы втянулись в спор о том, что такое счастье, а мне его не вытянуть.

Так мы и не решили, что делать. Я не хотел терять контакта с Лендисом: Мэтью явно доверял ему, он явно интересовался Мэтью. Но пойти против Мэри можно было только в крайнем случае. А срочности пока не было, до кризиса дело не дошло…

И вот мы снова утешились воспоминаниями о том, что кончилась же история с Пифом. Однако я намекнул Мэтью, что мама не очень любит Чокки и лучше пока о нем помалкивать.

Недели две мы слышали о нем совсем немного. Я понадеялся было, что он нас покидает - не то чтоб его уволили, а скорей он сам понемногу расплывается и блекнет. Увы, надежды мои скоро рухнули.

Как-то вечером, когда я собрался включить телевизор, Мэри меня остановила. "Постой минутку", - сказала она, пошла к своему бюро, принесла несколько листов бумаги (самый большой - дюймов шестнадцать на двенадцать), молча вручила их мне и села на место.

Я посмотрел на листы. Те, что поменьше, оказались карандашными рисунками; те, что побольше, - акварелями. Все они были странные. Сначала шли два пейзажа. Места я смутно узнал, хотя не мог понять, откуда же смотрел художник. Поразили меня фигуры: и коровы, и овцы были какие-то узкие, прямоугольные, люди - не то живые, не то деревянные, тощие, угловатые, словно куклы из палочек. Но движение он схватил хорошо.

Рисунок был уверенный, точный, краски - немного мрачные; по-видимому, художник слишком увлекся тончайшими оттенками зеленого. Я ничего не понимаю в живописи, но мне показалось, что уверенная линия и скупость изобразительных средств говорят о немалом мастерстве.

Были и два натюрморта - ваза с цветами, в которых нетрудно было узнать розы, хотя ботаник увидел бы их иначе; и миска с красными ягодами - несомненно, клубникой, только уж очень пупырчатой.

Еще там был вид из окна - кусок школьной площадки, по которой бегают очень живые, хотя и слишком голенастые фигурки.