Дальше некуда

Белаш Александр Маркович

— Ходу, батюшка!

Ирод, мичман и Леонтий припустили к лагерю, а бухта забурлила — всё скопище ринулось на сушу.

— Скажите им, что это не отменяется! — горланил Громов на бегу.

— Вы думаете, они станут слушать?!

— Неделю скрывался я в сопках от сих неофитов, — чарующим голосом вещал Логинов, приняв новую порцию текилы и закусив балычком. — Яко Иоанн Креститель в пустыне, питался листвой и кореньями…

— По-моему, батюшка цитирует выдержки из своего жития, — предположил пьяный и довольный Дивов. —

На деле же Громов велел солдатам тайком носить ему еду и выпивку. Водяная братия искала протоиерея весьма рьяно, но день ото дня их плавники и перепонки таяли, чешуя осыпАлась, а раж угасал…

— Тем временем, — остановить речь Логинова могла лишь молния, ударившая прямо в канцелярию, — противу нас ополчились силы ада. Извергая дым и пламень, пробудилась Генеральная гора. Было великое трясение земли, всюду витал серный дух и слышались вопли демонов. С востока пришёл тайфун, началось сущее светопреставление. Ежесекундно раздавался гром и били ослепительные разряды. Потоки ливня угрожали смыть наш лагерь в бухту. Но члены военно-духовной экспедиции были неустрашимы. Господин Скирюк сказал…

— Я сказал, — настойчиво перебил канцелярист, — что в любом случае перепишу всех водяных и выдам им пачпорты. Не мог же я вернуться в Мариинский, не исполнив свои обязанности? Хоть бы, говорю, земля разверзлась и весь остров провалился, но я их зарегистрирую, а после приведу к присяге! Это вам не оптом крестить! Каждого надо в отдельности. Я под навесом, новообращённые по одному подходят, кто в одёже, кто в рогоже, кто ладошкой срам прикрыв. А как быть? Их двенадцать сот душ, одень-ка всех! Велел шить из запасных парусов… Игл, ниток нету! Кто найдёт? Скирюк, больше некому! Кроить пришлось саблями…

— К делу, к делу, — призвал Володихин, наглаживая Ирода, чья сияющая физия была убелена сметаной. — Не отвлекайтесь, речь о подвиге.

Кот был счастлив вкусной наградой; вдобавок Володихин обещал его увековечить за заслуги. Сейчас Ирода не волновали даже каменные мыши, тихонько шнырявшие под полом в ожидании, когда Скирюк останется один.

— Я видел — человек идёт на самопожертвование, — заверил Логинов. — Слева штоф чернил, справа фляжка рому, пять дюжин перьев очинил. Непосильный труд на себя взял! Я клич бросил: «Кто писать может? На помощь Скирюку!» Он же отмахнулся: «Каракули-то выводить у нас все горазды, а нужен почерк писарский, каллиграфический. Я эту груду пачпортов… шутя осилю!»

— Геройское деяние! — Дивов обнял разгорячённого штатского. — Я б не рискнул. Ваше высокоблагородие, Скирюк достоин ордена!

— Пишу, строчу, — канцелярист задышал так, будто вернулся в тот овеянный славой день, — имена им даю и фамилии! Кто был Бабель — стал Вавила, кто Даниэль — тот Данила, а Эсташ — Евстафий! С бабами умаялся. Не разберёшь их, кто девица, а кто мужняя жена. У иной три хахаля, притом каждый с пятью полюбовницами. Как тут родство обозначать, при этаком-то беспорядке? Опять-таки, на имена привередливы. Нету в святцах Жанны, ставлю «Евдокия», она в крик. Как-то поименовал всех без особого скандала…

—

Нет, две остались недовольными — Проскудия и Голиндуха, — напомнил Громов. Обычно бледное, его лицо порозовело от выпитого.

— Не угодишь! Предлагал — Нунехия или Перпетуя? нет же, кобенится, истерику закатывает. Что она там голосила?.. Дивов, вы переводили!

— Я не переводил, я был близок к обмороку. Она говорила: «Зачем я оставила милое море? О, бросьте меня обратно в волны!»

— А фамилии? — перебирая списки, Володихин потел от подступающего хохота. — Как вы их столько напридумали?

— Легко-с, ваше высокоблагородие. Куда гляну, что увижу, то и фамилия. Камень лежит — Каменевы, мох на камне — Моховы, казак рядом — Казаковы, чайка кликнет — Чайкины.

— Под конец иссякать стал, — встрял Дивов. — Вот, Сергей Петрович, взгляните внизу списка — Ружьёвы, Шапкины, Кушаковы, Сапоговы, Саблины, Мундиркины…

— Благо, не вписали фамилий Бриг и Гукер, а то пришлось бы за новоявленных иудеев отчитываться. И всех таки паспортами наделили?

— Таки всех, до единого-с!

— Бесподобно. Я вас, Скирюк, представлю к повышению в титулярные советники.

— Раз так — за будущего титулярного, за его личное дворянство!

Рюмки совокупно звякнули над полным яств столом.

— Мигель, наливай по новой!

Чернокожий бой, наряженный казачком, проворно поделил текилу по чаркам, белозубо улыбаясь до ушей.

— Лихой малец. Куда его определите, Сергей Петрович?

— Подарю арапчонка графу Бенедиктову. Он любит чёрных.

— Спорим, Ванькой назовёт? — протянул руку Дивов.

За столом недоставало только капитана Квальи, но его ждали с минуты на минуту. Вот и он явился под конвоем.

— Надеюсь, сеньор, Мариинская крепость запомнится вам как тёплый и гостеприимный угол. Присаживайтесь! Мигелито, налей капитану водки.

— Вы говорите так, сеньор комендант, словно собрались со мной расстаться. За здоровье — ваше и вашей супруги!

Разумеется, графиня Ирина Николаевна уже в день прибытия «Оказии» и «Предейтора» проведала, что, среди прочих, узником её обожаемого Серхио стал храбрый и благородный испанец. Едва в речах полковника зазвучали слова «упечь», «каторга», «рудники» и тому подобные, как Ирина Николаевна засобиралась в путь и приказала снаряжать «Св. Варвару». Отчего? Плохой сон! Приснилось, будто брат заболел.

— Я должна срочно плыть на Санта-Фе-де-Алаину! Осенью встретимся у Бенедиктова. Ты починишь бриг и приедешь ко мне.

И наконец:

— …если не станешь угнетать этого кабальеро и его несчастных моряков, я возможно останусь.

— Но, Ирина, они пираты и грабители!

— Их втянули англичане. Они — жертвы британских интриг. Или ты осознаешь это, или грузи мои вещи на «Варвару».

Поэтому во взгляде Володихина темнела память о семейной сцене. Квалья, ни сном ни духом не подозревавший о заступничестве сеньоры Аламеда, принимал эту сумрачность за русскую природную жестокость, слегка залакированную мундиром и эполетами.