Дальше живите сами
Шрифт:
Интересно, за что она извинилась? За то, что нам довелось подслушать, или за то, что обломала удовольствие?
— У Элис сейчас как раз овуляция, — поясняет мать.
Несколько женщин понимающе кивают, а их мужья тупо лыбятся и пялятся в потолок. Постепенно в гостиной возобновляется тихое гудение, словно, урча, заводится машина общей беседы. Но вскоре появляется Пол. Не успевает он усесться на стульчик, все снова умолкают и стыдливо отводят глаза. Но это у них не очень-то получается — все норовят искоса посмотреть на Пола. Он непонимающе озирается. Переводит взгляд на
— Что такое? — спрашивает он, глядя на меня. — Что происходит?
Но я не успеваю ответить, потому что встает дядя Стэн и начинает аплодировать. Его огромные, шишковатые ладони расходятся и снова сходятся — немощно, по-стариковски. Позвякивают, ударяясь друг об друга, кольца. Но все-таки это настоящая овация.
— Садись скорее, старина, — советует мама. — А то упадешь.
Пол снова оглядывает присутствующих и, пожав плечами, наклоняется ко мне с вопросом:
— Опять кто-то пукнул?
Глава 27
Пенни появляется, когда остальные гости уже в основном разошлись.
— Привет, — говорит она и усаживается на белый стул прямо передо мной. На ней черный сарафан и сандалии. Голые натренированные ноги фигуристки завораживающе скрещены прямо на уровне моих глаз. — Я никогда раньше не была на… шиве, — говорит она. — Я не знаю, как себя вести.
— Ты замечательно справляешься, — отвечаю я.
— Когда я входила в дом, какой-то старый извращенец ущипнул меня за задницу.
— Это дядя Стэн. Он безобидный.
— Безобидный? Это ты моей заднице расскажи! Он из нее чуть кусок не вырвал.
— Здравствуй, дорогая, — обращается к Пенни мама.
— Добрый вечер, миссис Фоксман. Я очень вам сочувствую. Уход Морта — такая потеря…
— Спасибо, Пенни. Он тебя очень любил.
— Он был таким хорошим человеком. Мы… кто работает в магазине… мы все грустим. Нам будет его не хватать.
— Спасибо, что зашла к нам.
— Уж простите, что так поздно. Но, сами знаете, мы летом закрываемся только в девять.
— Отец никому, кроме Пенни, не доверял закрывать магазин и включать сигнализацию, — говорит Пол.
— Это дело нехитрое. — Пенни краснеет. Тут она замечает Венди. — Господи, Венди! Я тебя не узнала!
— Это потому, что я, в отличие от тебя, старею сообразно возрасту. А ты, нахалка, вовсе не стареешь. Тебе небось до сих пор алкоголь без документов не продают.
— Ну, это ты загнула. — Пенни явно неуютно от строгого досмотра моей сестрицы.
— Господи, как ты умудряешься? — Венди качает головой. — Размерчик-то не больше второго, да?
Гости разошлись все до единого, в доме тихо. Мы с Пенни сидим в темноте на бортике бассейна, свесив ноги в воду. Единственное освещение — два подводных фонаря, поэтому мы видим только легкий парок, который поднимается от подогретой воды.
— Ну, ты как? — спрашивает она.
— Да неплохо все. Только семейки многовато. После такого избытка общения нам придется год друг от друга отдыхать.
Она кивает и, вытянув мысок, выписывает на воде круги.
— Я
— Значит, все неплохо?
Она пожимает плечами:
— Может, и неплохо. Если лекарства правильно подобрать… Черт, ну и духота.
— Ага. Не продохнуть, всю неделю. Пекло, как в преисподней.
— Хоть бы к ночи попрохладнее делалось.
— Ни капельки.
— Господи, Джад. Ты только вслушайся: мы говорим о погоде! Мы избегаем каких-то тем? Или нам вообще нечего сказать друг другу?
— С темами у нас всегда был порядок.
— Тогда давай установим мораторий на погоду и вообще — на пустые разговоры. Договорились?
— По рукам.
— И давай уже наконец залезем в воду. — Она встает. Я не вижу ее взгляда, но уверен: он зовет и поддразнивает. — Отвернись на минутку.
Я отворачиваюсь и через несколько секунд слышу тихий всплеск: Пенни скользнула в воду. Повернувшись лицом к бассейну, я вижу на краю черный ворох ее одежды. Я стягиваю рубашку и штаны и мгновение медлю — раздумываю, что делать с трусами. Снимать иль не снимать — прямо по Гамлету. Интересно, как этот вопрос решила для себя Пенни? Отсюда не разглядишь, свет слишком тусклый. Ныряю в трусах. Тише едешь — дальше будешь.
Она держится за ступеньку лестницы, и я выныриваю совсем близко, сантиметрах в тридцати. Промаргиваюсь, привыкаю к скудному освещению, гляжу прямо ей в глаза и тут же вспоминаю, как несколько часов назад, ровно на этом месте, смотрели друг на друга Хорри и Венди. Заколдованный у нас бассейн — в нем пробуждается старая, давно похороненная любовь.
— Я думала о тебе, Джад.
— А я о тебе.
— Хочешь меня поцеловать?
Я подплываю еще ближе, кладу руку на лестницу, поверх ее руки. Ее упругая, соблазнительная грудь блестит, мерцает и округло уходит под воду.
— Послушай, я хотел сказать…
Но мы уже целуемся, глубоко, взасос, наши языки бродят, сталкиваются, набирают скорость… На вкус она точно такая же, как была, я помню, я все помню — такие же душные ночи, как сегодня, мы оба потные, у меня в подвале… Я чувствую, как ее соски касаются моей груди и тут же твердеют… ее пальцы пробегают по моей спине вверх, к шее, и еще крепче прижимаются там, где кончается позвоночник и начинается череп…
Я не целовал никого, кроме Джен, больше десяти лет, а так жадно и отчаянно — губами, ртами, языками, — когда поцелуй еще круче полового акта, мы с Джен не целовались очень-очень давно. И вот я целую другую женщину, и ее губы раскрываются под моими, ее пальцы щекочут волоски на моей груди, ее гладкие голые ноги обхватывают мои бедра — и все это безмерно возбуждает, но кажется каким-то нереальным. И все же… Если эта женщина хочет меня целовать, так целовать, может, со временем найдутся и другие? Впервые с момента, когда я узнал про Уэйда и Джен, я ощутил подобие оптимизма по поводу собственного будущего.