Дама с рубинами. Совиный дом (сборник)
Шрифт:
Цитата совсем не походила на то, что добрая душа собиралась сказать на праздничном обеде: «Там, где суровое сочетается с нежным…» Что же это за жених и невеста, если они даже в первый день после помолвки не остались вместе? Может быть, это новая мода? В ее время все происходило совершенно иначе: тогда помолвленные не могли расстаться и сидели рядом, глядя друг другу в глаза. Старушка вздохнула.
– Убирай, Ида, – прошептала она. – Осы летят в комнату. Ах, наши гирлянды! Вот судьба прекрасного на земле! Ида, у меня очень тяжело на сердце.
– Эльза хочет пирога, – сказала малютка и побежала за девушкой.
Гейнеман сидел на скамейке у ворот, напевал песенку о несчастливых влюбленных и в конце концов так разжалобил старушку, что она попросила его замолчать, – этот мотив, напоминающий унылый крик совы, не поют, когда кто-то выходит замуж…
Глава 27
Первый снег в горах…
Но нигде не было так уютно, так по-старинному удобно, как в гостиной Нейгауза. Жаль только, что возле окна не стояло больше веретено с гребнем, которое так шло этой комнате. На дворе падал снег, дул ветер, здесь же на старинном письменном столе горела лампа, и Беата писала:
«То были хозяйственные вопросы, Лотарь, теперь пишу о делах сердечных. Я только что была в Совином доме и застала Клодину в общей комнате, она давала урок маленькой Эльзе. Мне бы хотелось сообщить что-нибудь новое, но там все по-прежнему. Она никогда не говорит о тебе, а если я затрагиваю эту тему, то не получаю ответа, по крайней мере, такого, что мог бы удовлетворить меня.
Она спрашивает только о здоровье герцогини, живет, как монахиня, бледна как смерть. Единственное ее развлечение – одинокие прогулки. Эгоист Иоахим, кажется, не замечает или не хочет замечать этого. Сегодня я его одернула: он снова принес Клодине толстую рукопись для переписки, я отняла ее у него и сказала: «Если позволите, я это сделаю, вы слишком утомляете бедную девочку».
Ты знаешь, она отослала Иду и все делает сама: стряпает, шьет, гладит, и все у нее спорится. И после стольких хозяйственных хлопот она должна еще переписывать рукописи и портить себе глаза! Как будто они мало болят у нее от слез.
Честное слово, я постоянно вижу ее с покрасневшими глазами, хотя, сколько ни спрашиваю: «Ты плакала?», она постоянно отвечает: «Я? Отчего бы мне плакать?»
Иоахим удивленно посмотрел на меня: я уверена, его приводит в ужас мысль, что кто-то может заглянуть в тайны его поэтической души. Но он не решился противоречить, да это и не помогло бы ему, потому что он один из тех, с которыми можно делать все, только надо действовать решительно.
Однако извини, я что-то слишком много пишу об Иоахиме, а ты хочешь услышать о Клодине. Ты спрашивал меня, носит ли она обручальное кольцо. Конечно, тебе будет неприятно знать, что она его не носит, но я не могу лгать. Я спросила ее об этом, она смутилась, но ничего не ответила. Около ее губ лежит какая-то горькая складка, мне больно это видеть. Ты должен был как-то по-другому сделать ей предложение… Иногда я думаю, что, может быть, герцог все-таки… Нет-нет, Лотарь, я не хочу смущать тебя, я невежда в таких делах, да и не знаю, что стоит между вами, и не хочу выпытывать вашей тайны. Дай Бог, чтобы тучи рассеялись! Я знаю только одно: если они скоро не исчезнут, вы оба будете несчастны. Иногда мне ужасно хочется спросить прямо: «Да что же это такое? Одна – тут, другой – там? Любите вы друг друга или нет? Говорите!» Но ведь ты запретил мне это, так что делать нечего. Я всегда беру с собой Леони в Совиный дом, но Клодина делает вид, что не замечает малютки, а она теперь такая чудесная, здоровенькая! Иоахим говорит, что девочка со своими черными глазками и локонами похожа на испанку. Однажды я незаметно наблюдала за Клодиной: она ласкала и целовала ребенка, но как только увидела меня, стала держать себя по-прежнему отстраненно.
Фрау Катценштейн писала недавно Клодине, что принцесса Елена у герцогини в Каннах и без устали ухаживает за больной; герцогиня тоже хвалит ее в своих письмах к Клодине. Ее высочество ежедневно пишет ей, и она аккуратно отвечает, но, кажется, переписка не доставляет ей радости. На лице ее отражается неудовольствие, когда почтальон приносит надушенный конверт с герцогской короной. Августейшая особа спрашивает в каждом письме: «Когда будет твоя свадьба, Клодина? Почему ты ничего не пишешь о своем женихе, о своем счастье?» Иногда в письмо вложен флердоранж. Что отвечает Клодина, я не знаю, но, судя по постоянно повторяющимся вопросам, думаю, что она ничего на них не отвечает.
Господи, какое вышло длинное письмо! А мне еще много придется писать сегодня, потому что я хочу начать переписывать рукопись Иоахима. Я уже перелистала ее – это вторая часть его «Испанских воспоминаний».
Что ты еще хочешь знать? Спрашивай, и я отвечу откровенно. Не слишком затягивай свое пребывание в пустынном саксонском замке. Дай Бог, чтобы выздоровление герцогини шло благополучно! Бедная больная очень неспокойна: ей страстно хочется увидеть детей, родину! Вчера
Принцесса Текла держит при себе Берг. Знаешь ли ты, что герцог не взял с собой в Канны Пальмера? Это удивительно: раньше он не мог обойтись без него».
Беата написала адрес и собралась идти в детскую, но в это время ей доложили о приходе Гейнемана.
– Ну, – спросила она, когда старик вошел в своем байковом сюртуке, высоких сапогах и с шапкой в руках. – Что случилось?
– Слава Богу, ничего! Но мы получили телеграмму, и барышня должна тотчас ехать с ночным поездом. Она просит у вас, фрейлейн фон Герольд, сани, чтобы доехать до станции.
Беата сразу же велела заложить сани, а старику собственноручно поднесла стакан наливки.
– Я сейчас поеду туда, и вы тоже садитесь сзади, – сказала она.
– Да, об этом также очень просила барышня, я и позабыл, – проговорил старик.
Беата ехала по заснеженному лесу и думала: «Что такое могло случиться?»
Совиный дом серел среди осыпанных снегом елей, и его окна светились в темноте.
Фрейлейн Линденмейер встретила Беату в передней. У нее был перепуганный вид, и, сложив руки, с глазами, полными слез, она прошептала Беате:
– Герцогиня кончается!
Беата по лестнице взбежала в комнату Клодины; та укладывала свои вещи и обратила к ней печальное лицо.
– Господи! Ты едешь в Канны?
– Нет, в резиденцию, герцогиня хочет умереть дома, – пояснила Клодина.
Сказав это, она закрыла лицо руками и заплакала.
– Они везут ее назад? О боже! Клодина, голубушка, не плачь, милая, дорогая моя, ведь ты должна была знать, что ей могло стать лучше только на время, что выздоровление невозможно.
– Телеграмму послала Катценштейн из Марселя, Беата. Герцогиня думает застать меня уже в резиденции. Завтра вечером они приезжают. Я хотела попросить тебя присмотреть за ребенком, – продолжала она. – Иоахим погружен в свою работу, а фрейлейн Линденмейер стала очень уж забывчивой. Я думала написать Иде, но Линденмейер говорит, что она поступила на место.
– О чем здесь говорить, – сказала Беата сердито, помогая Клодине надеть пальто. – Это само собой разумеется. Одевайся потеплее!
– Но оставь малютку здесь, в Совином доме. Иоахим привык, что она в сумерки приходит к нему, садится на колени и просит рассказать сказку.
– Понятно, – сказала Беата, – но что я хотела сказать… – запнулась она. – Не забудь обручальное кольцо.
Клодина испуганно обернулась.
– О да, ты права, – печально согласилась она и вынула кольцо из маленького футляра.
Фрейлейн Линденмейер в слезах стояла рядом с Беатой в передней, пока Клодина прощалась с Иоахимом.
– О Господи! Такая молодая и должна умереть! – плакала старушка. – Дай, Господи, чтобы она доехала до дому!
– Дай, Господи, – машинально повторила Клодина.
Беата проводила кузину до самого купе поезда, по-матерински заботясь о невесте своего брата. Когда освещенный ряд вагонов исчез, она задумчиво села в свои сани. Колокольчики мелодично позванивали, в лесу было очень тихо. Беата думала об экстренном поезде, мчавшем больную герцогиню домой. Должно быть, ей совсем плохо, если уж решились на такое путешествие. Когда герцогиня уезжала в Канны, Клодине при прощании сделалось дурно. Теперь им предстоит последнее прощание…
Клодина во время поездки тоже думала о своей высокопоставленной подруге. Ужасно ехать с такой целью! «Как скоро! – звучало в ее сердце. – Слишком скоро пришел конец…»
Зимнее расписание поездов было очень неудобным. В Вэрбурге у нее была двухчасовая остановка и пересадка. Засветились огни станции, поезд замедлил ход и наконец остановился. Клодина по освещенной платформе прошла в пассажирский зал. Войдя, она, не подняв вуали, села в уголке. Недалеко от нее шептались господин и дама, и что-то в их облике показалось Клодине знакомым. Но господин сидел к ней спиной; на нем была дорогая шуба, шапка лежала рядом, как видно, он рассматривал путеводитель и когда переворачивал страницы, на пальце у него сверкал крупный бриллиант. Клодина, чтобы отвлечься от печальных мыслей, стала наблюдать за ними: что их связывает друг с другом, муж ли это с женой, отец ли с дочерью? Чем они заняты?
– Глупости! – услыхала Клодина французскую речь. – Я тысячу раз говорил, что доеду до Франкфурта и вернусь!
– Я вам не верю, – резко и горячо прошептала дама. – Все остается, как я сказала: если вы обманете меня, вы знаете, как я отомщу.
– Ну, это не поможет вам, уважаемая!
– Что ж, посмотрим, – сказала она громче, чем хотела, и стукнула по столу маленьким кулачком. Господин успокаивающе положил на него свою руку и испуганно огляделся.
Вуаль Клодины была очень густая и скрывала ее лицо. И тут она узнала господина – это был Пальмер, и, конечно, так шипела фрау фон Берг, когда сердилась. Клодина узнала ее густые волосы и полную фигуру. Но что происходит?