Дама с рубинами. Совиный дом (сборник)
Шрифт:
– Моя милая, милая Гретхен, моя маленькая шалунья! – воскликнула она с глубокой нежностью. – Так вот какой магнит удерживал тебя в Берлине! А я ничего не знала и еще упрекала тебя, а ты призвана Всевышним принести счастье в наш дом! Какой слепой, несправедливой бабушкой я была! Ты на меня не сердишься, мое сокровище?
Внучка вырвалась из ее объятий и отступила на шаг. Она опять овладела собой.
– У меня нет причины сердиться, да и не годится внучке сердиться на бабушку, – сказала она почти сухо, бросив искоса взгляд на Рейнгольда. –
– Ах, если бы он знал, что я знаю! – возразила советница. – Тогда он, так же как и я, нашел бы, что тебе необыкновенно идет этот костюм. Ты, право, ничем не уступаешь тем знатным дамам, что смотрят со стен известной залы.
– Как, бабушка, с моими растрепанными волосами и мальчишескими манерами?
Советница чуть покраснела и подняла руки.
– Милое мое дитя… Но нет, я сегодня ничего не скажу. Быть может, завтра или на днях ты сама скажешь мне многое, очень многое, что осчастливит меня на всю жизнь, а до тех пор я буду молчать.
Маргарита ничего не ответила. Как-то робко взяла она письмо, сунула его в карман платья и вышла, чтобы поскорее переодеться и вернуть парадный костюм на место. В ту же минуту вспомнила и советница, что она, собственно, зашла сюда попросить у тети Софи рецепт приготовления торта. Господин ландрат, взяв шляпу и трость, тоже вышел в галерею, так как он и вошел-то сюда только потому, что услышал, проходя мимо, стук упавшей вазы.
Когда Маргарита шла по коридору, он стоял перед одним из буфетов и рассматривал с большим интересом старинные чаши и трубки.
– Тебе придется за многое просить у меня прощения, Маргарита, – сказал он вполголоса, но с особенным выражением, не оборачиваясь к ней.
– Мне, дядя? – замедлив шаги и безмолвно смеясь, она подошла к нему ближе. – Да я готова хоть сейчас, если ты желаешь. Дочери и племянницы всегда должны просить прощения, и это нисколько не унижает их достоинства взрослых девушек.
Он вдруг повернулся к ней, бросив на подходившего Рейнгольда такой строгий и мрачный взгляд, что долговязый юноша, смутившись, повернул назад и вышел с обеими старухами из галереи.
– Ты, по-моему, удваиваешь годы нашей разлуки, – сказал Герберт. – Я кажусь тебе очень старым и почтенным, Маргарита?
Девушка наклонила голову немного набок и лукаво посмотрела ему в глаза:
– Ну, знаешь, ты, пожалуй, еще не очень стар – в твоей бороде нет ни одного седого волоса.
– Хорошо уже и то, что ты их ищешь. Я даже удивился, когда в день приезда ты назвала меня дядей. Насколько я помню, так почтительно меня называл только Рейнгольд, ты же – никогда, – сказал он, глядя в окно.
– Правда, я никогда тебя так не называла, несмотря на строгие выговоры бабушки. Твое лицо не внушало мне тогда уважения: оно было белое и розовое – «кровь с молоком», как говорила Бэрбэ.
– Ах, так это оттого, что цвет
Она рассмеялась:
– Совсем не то. Все дело в твоей аристократической элегантной бородке – она невольно внушает уважение, дядя.
Он иронически поклонился.
– А когда я увидела тебя третьего дня в обществе красивой дамы и ты потом вышел в галерею, точь-в-точь «первый чиновник государства», весь пропитанный окружающей аристократической важностью, я прониклась к тебе уважением и мне даже стало за себя стыдно.
– Так я должен быть в восторге, что тебе теперь легко называть меня дядей?
Она, улыбаясь, покачала головой:
– Ну, пожалуй, этого от тебя нельзя требовать. Я понимаю, что не особенно приятно слышать от такой старой девушки, как я, обращение «дядя». Но с этим ничего не поделаешь. У нас, бедных молодых Лампрехтов, так мало родни – всего один брат нашей матери, и ты, хотя и не совсем родной нам дядя, должен будешь примириться с тем, что останешься для нас на всю жизнь дядей Гербертом.
– Хорошо, я согласен, милая племянница, но знай и ты, что если признаёшь меня дядей, то обязана мне повиноваться.
Маргарита вдруг смутилась и, казалось, что-то поняла.
– Ах, вот что, – сказала она, покраснев, и положила руку на карман, в котором лежало полученное письмо. В глазах ее вспыхнул враждебный огонек.
Он взглянул на нее мельком и промолчал.
– Понимаю, – продолжила она решительно. – Ты мыслишь одинаково с бабушкой. Вы гордитесь, что мне предстоит такая блестящая будущность, и готовы встретить жениха с распростертыми объятиями, хотя никогда его не видели.
– Удивляюсь твоей проницательности.
Маргарита грациозно поклонилась и, посмеиваясь, поспешно пошла в коридор, где за комнатой госпожи Доротеи стала проворно распускать шнуровку платья. Она услышала, как ландрат вышел из галереи, и в ту же минуту на лестнице раздался голос ее отца. Мужчины поздоровались, вероятно, столкнувшись в дверях, которые сейчас затворились, и коммерции советник направился в свою комнату.
Отец ездил сегодня спозаранку верхом в Дамбах, пробыл там до полудня и только что вернулся домой. Маргарите очень хотелось его видеть, тем более что, когда сегодня утром он молча, с мрачным лицом, садился на лошадь и она весело поздоровалась с ним из окна, он едва кивнул в ответ и не сказал ни слова.
Сердце девушки больно сжалось, но тетя Софи ее утешила, сказав, что на него, вероятно, опять «нашло плохое настроение» и что в это время все избегают с ним разговаривать и даже встречаться. Лучшее для него лекарство – это верховая езда на свежем воздухе и стук фабричных колес, он и сам это знает. Когда вернется, будет обходительнее.
Повесив в глубину шкафа парчовое платье красавицы Доротеи, Маргарита хотела привести в порядок волосы, но услышала, что дверь из комнаты отца опять отворилась. Он вышел и быстро пошел вдоль галереи в сторону коридора.