Дама в черном
Шрифт:
Сначала все молчали. Со стороны мы, наверно, производили жуткое впечатление, безмолвно сидя вокруг стола в своих темных очках, за которыми невозможно было разглядеть наших глаз так же, как и угадать мысли.
Князь Галич заговорил первый. Он был очень любезен с Рультабием и даже пробовал сделать ему комплимент, намекая на известность репортера, на что последний ответил довольно грубо. Князь, по-видимому, нисколько не обиделся и объяснил, что интересуется моим другом с тех пор, как узнал, что Рультабий должен вскоре выехать в Россию. На это репортер возразил, что ничего еще не решено и что он ждет приказаний редакции; князь очень удивился и вытащил из кармана газету. Это была статья на русском. Он перевел нам несколько строк, говоривших о скором приезде Рультабия в Петербург.
– В самом деле, отрадно вас слушать, потому что в наше время от журналиста начинают требовать исполнения обязанностей, не имеющих ничего общего с занятием литературой.
Рультабий промолчал, и разговор оборвался. Эдит вновь оживила его, с восхищением заметив, как роскошна природа этих мест. Но, по ее мнению, на всем берегу не было ничего великолепнее вавилонских садов, о чем она и заявила, не без коварства прибавив:
– Они кажутся нам тем прекраснее, что на них можно смотреть лишь издали.
Удар был направлен очень метко, и я был уверен, что князь ответит на него приглашением. Но он не сделал ничего подобного. Эдит поджала губы и вдруг объявила:
– Не хочу больше вас обманывать, князь: я уже видела ваши сады.
– Каким образом? — осведомился тот с непонятным хладнокровием.
– Да, я была там…
Тут она рассказала, как ей удалось познакомиться с вавилонскими садами; князь слушал ее с ледяным выражением лица. Оказывается, она проникла туда с задней стороны, через калитку, непосредственно соединяющую сад с лесом на горе. Чем дальше Эдит углублялась в аллеи прекрасного парка, тем больше росло ее восхищение, несмотря на то что она была готова к чудесам вавилонских садов, тайну которых так смело нарушила. Незаметно для себя она подошла к небольшому черному, как уголь, пруду, на берегу которого увидела маленькую сморщенную старушку с подбородком, похожим на галошу. В руке у нее была большая калла. Заметив незваную гостью, маленькая старушка пустилась в бегство: она была так легка, что опиралась на каллу, как на палку. Все это было столь комично, что Эдит не могла удержаться от смеха. Она позвала старушку, но та еще больше напугалась и скрылась со своим цветком за стволом фигового дерева.
Эдит продолжала путь, но уже не так уверенно. Вдруг она услышала шелест листвы и тот особый шум, который производят дикие птицы, когда, вспугнутые охотником, вырываются из зеленой чащи. Это оказалась вторая старушка, такая же маленькая и еще более сморщенная, чем первая, но опиравшаяся уже на настоящую палку. Эдит потеряла ее из виду на повороте тропинки. И тут третья старушка, с двумя палками, отделилась от ствола гигантского эвкалипта и быстро скрылась, ловко управляясь со своими четырьмя ногами. Эдит пробиралась все дальше. Так она добралась до мраморной лестницы виллы, обрамленной розами, но три старушки выстроились на верхней ступени, как сороки на ветке, и угрожающе закаркали. Пришла очередь Эдит спасаться бегством.
Она рассказала о своем приключении с такой очаровательной непосредственностью и поэтичностью, что я был совершенно очарован и понял, насколько некоторые женщины, в которых нет ничего естественного, могут сильнее действовать на сердце мужчины в сравнении с теми, за которыми нет ничего, кроме природы.
Князь, по-видимому, нисколько не смутился и серьезно сказал:
– Это мои феи. Они не оставляли меня со дня моего рождения в Галицкой земле. Я не могу ни работать, ни жить без них. Я выхожу из дома только
Князь не успел окончить своего фантастического объяснения присутствия трех старух в вавилонских садах, как вошел Уолтер, лакей старого Боба. Он принес телеграмму Рультабию. Последний попросил разрешения вскрыть ее и прочел вслух:
«Приезжайте как можно скорее, ждем вас с нетерпением. Предстоит великолепный репортаж в Петербурге».
Телеграмма была подписана редактором «Эпок».
– Что вы теперь скажете, господин Рультабий? — спросил князь. — Не находите ли вы, что я прекрасно осведомлен?
Дама в черном не смогла сдержать вздоха.
– Я не поеду в Петербург, — объявил Рультабий.
– Об этом будут жалеть при дворе, — заметил князь. — И позвольте сказать вам, молодой человек, что вы упускаете случай составить карьеру.
Обращение «молодой человек» очень не понравилось Рультабию, который открыл рот, чтобы возразить, но тотчас, к моему изумлению, его закрыл. Князь продолжал:
– …Вы нашли бы там блестящее поле деятельности. Достойное человека, который сумел разоблачить Ларсана!..
Это имя прозвучало среди нас как удар грома, заставив всех опустить глаза за темными стеклами очков. Наступившее молчание было ужасно… Мы застыли на своих местах, как статуи.
Ларсан!.. Почему это имя, которое мы произносили довольно часто в последние сорок восемь часов, это имя, воплощавшее опасность, с которой мы начали свыкаться, — почему именно в этот момент оно произвело — по крайней мере на меня, — такое оглушительное действие? Мне хотелось убежать, и я чувствовал, что буду не в силах сдержаться, если встану со стула… Воцарившееся молчание усиливало это невероятное состояние гипноза… Почему никто не говорил?.. Что стало с веселостью старого Боба?.. Его совсем было не слышно за завтраком!.. А другие, другие, почему они оставались безмолвными за своими темными очками?.. Вдруг что-то заставило меня повернуть голову и посмотреть назад. И тут я понял, что кто-то смотрит на меня… чьи-то глаза были устремлены в мою сторону. Я не видел этих глаз, но я чувствовал взгляд… это был его взгляд… Тем не менее позади меня никого не было… ни справа, ни слева, ни спереди… никого, кроме людей, неподвижно сидевших вокруг стола. Тогда… тогда мной овладела уверенность, что глаза Ларсана смотрели на меня через одни из этих очков!.. Ах! Эти черные очки! Черные очки, за которыми скрывался Ларсан!.. А затем, сразу, я перестал что-либо чувствовать… Глаза, без сомнения, перестали глядеть… я вздохнул свободно… Вслед за этим я услышал еще два вздоха… Неужели Рультабий и дама в черном тоже почувствовали, одновременно со мной, гнет этих глаз?.. Старый Боб заговорил:
– Князь, я вовсе не думаю, что ваша последняя бедренная кость середины посттретичного периода…
И темные очки задвигались… Рультабий встал и сделал мне знак. Я нагнал его в зале заседаний. Как только я вошел, он запер дверь и сказал:
– Ну что, вы почувствовали его присутствие?
Я, задыхаясь, пробормотал;
– Он там!.. Он там!.. Если только мы не сошли с ума!..
Помолчав, я продолжал уже спокойнее:
– Вы знаете, Рультабий, не будет ничего удивительного, если мы сойдем с ума… Этот Ларсан доведет нас до сумасшедшего дома!.. Еще нет двух дней, как мы сидим, запершись в замке, и посмотрите, в каком состоянии…
Рультабий перебил меня:
– Но я чувствую его!.. Он там!.. Я почти касаюсь его!.. Но как?.. С тех пор как я вступил в замок, я чувствую, что не должен из него уходить!.. Я не попадусь в ловушку!.. Я не пойду искать его вне замка!..
Затем он успокоился совершенно, наморщил брови, закурил свою трубку и произнес, как в былые дни, хорошие дни, когда он еще не подозревал о том, что его связывает с Матильдой, когда его разум еще не был смущен голосом сердца:
– Подумаем!..
И он немедленно обратился к аргументу, которым уже не раз пользовался и который непрестанно повторял себе, чтобы, как он выражался, не дать себе увлечься внешней стороной дела. «Не искать Ларсана там, где он показывается, искать его всюду, где он скрывается».