Дама в палаццо. Умбрийская сказка
Шрифт:
Когда я задумывалась о событиях того первого вечера в бальном зале, о великом столкновении Неддо и Эдгардо, о вспышке Неддо, о рыцарском поведении Эдгардо, мне хотелось извиниться за свою неловкость — но в чем был мой грех? Я не виновата была в их вражде и не подстраивала их встречи. С Фернандо мы никогда о том вечере не говорили, не говорили и с Эдгардо, когда он заходил к нам в сумерках, извлекая из бездонных карманов жестяные коробки русского чая или заказанный у «Джилли» во Флоренции шоколад домашней выделки. Я взбивала яйца со сливками и бренди, подсластив бурым сахаром, и мы пили из стеклянных чашек, сидя у огня, и он говорил, как это вкусно, а я понимала, что он хочет сказать, что ему с нами так же спокойно, как нам
Не заговаривал о первом вечере и Барлоццо, появлявшийся около восьми, втискивавшийся между нами и нашими тряпками и внушавший, что пора уже привести в божеский вид самих себя и переодеться к ужину, черт побери. Сам он в такие вечера имел довольно блестящий вид: волосы зачесаны на прямой пробор и пахнут, как целая парикмахерская, чистая выглаженная рубашка заправлена в темно-синие шерстяные брюки, которых я прежде не видала. Согласно недавно установившемуся ритуалу он вез нас к Миранде, а там нас уже ждала Тильда, и мы ужинали вчетвером. Миранда, как только освобождалась, подсаживалась к нам. Если мы заставали там Орфео и Луку, они переставляли свои стулья, разворачивали свой сыр, и каждый из нас выпивал больше вина, чем выпил бы в одиночестве.
Завернутая в меха и подогретая вином Тильда сдерживала свои чары искусительницы. Заметив, что очаровала старого Князя, она не соблазняла, а мягко отстраняла его. «Эй, ты — милейший человек, но эта была всего лишь шутка». Конечно, Барлоццо понимал ее игру, но все же оставался под ее чарами, не прося от нее ничего, кроме присутствия, а от ее чар — ничего, кроме возможности ощущать их. Довольный уже тем, что способен радоваться, Барлоццо был сражен Тильдой, и это пошло ему на пользу.
Когда я все же задумалась о покупках и стряпне, мне захотелось простого ужина. Я спозаранок отправилась на зимний рынок, темный и туманный, как погреб, где только что отжимали виноград. Замотанные шарфами и платками крестьяне, как призраки, выныривали и скрывались в тумане: кто нес кочаны капусты, кто пальцами в перчатках подносил спичку к углям или растопке в горшке под металлической клеткой с птицей или в старом ведре, кто растирал озябшие руки и хлопал себя по плечам. Я нашла прилавки, заваленные кардонами, кабачками и тыквами, надрезанными, чтобы обнажить оранжевую мякоть, и другие с репой, пастернаком и кореньями сельдерея, сложенными в шаткие пирамиды. А у Томазины были перцы. Корзина ярко-желтых перцев и маленьких кривых зеленых перчиков, которые иногда называют «ведьмин нос». Милая Томазина набила ими мою матерчатую сумку, перемежая желтые с зелеными, создавая натюрморт и рассказывая, как хороши перцы, поджаренные с диким фенхелем и ломтиками хорошей картошки, если я такую найду. Я нашла.
Я прошла по не проснувшемуся еще переулку: колесики магазинных тележек скребли по камням, кто-то тихо обменивался приветствиями, нарушая тишину. Ель, раскинувшая лапы, словно крылья большой черной птицы, стояла на пьяцетте за банком. Это необычное рождественское дерево было увешано записками. Их была, должно быть, целая сотня: наколотых на ветки или привязанных ленточкой, ниткой, магазинной бечевкой. Я остановилась почитать их.
«Лизабетта, ты меня еще любишь? Пожалуйста, прости меня. Федерико».
«Ты же знаешь, я не могу без тебя, так вернись, вернись домой, Джованнино, пожалуйста, вернись домой. Твоя навеки, Николетта».
«Гачино, захвати мыло, а то мне нечем постирать твои рубашки. И еще хлеб, двести граммов вареной ветчины, пол-литра молока и что-нибудь сладкое. Я люблю тебя, Розанна».
«Привет, Ромео, по дороге домой взгляни, пожалуйста, на зеленый свитер в витрине у Анны. Он не очень дорогой. Не подаришь ли мне его на Рождество? С надеждой, Сара».
Вернувшись домой, я налила купленное у Эмилио масло в мое старое любимое овальное терракотовое блюдо, недавно освобожденное после двухгодичного плена в Самуэлевом
Мы продолжали заниматься своими делами, временами с вожделением поглядывая на духовку, манившую нас вкусными запахами и радостью, что у нас теперь есть собственная печь. И собственная кухня, и собственный дом. Наш с Убальдини, разумеется. Через семь или восемь часов я вынула блюдо из духовки и поставила медленно остывать на столе у двери на террасу. Испекла хлеб и положила две буханки на железную решетку рядом с перцами.
Был уже восьмой час, и мы выскочили выпить aperitivi и запастись хорошим ломтем кастельманьо — сыром из молока коров, коз и овец, вскормленных цветами и травами горных пастбищ Пьемонта. Этим сыром торговал Эмилио — единственный, у кого был знакомый на Севере.
— Я решил, что вы, даже в стране пекорино, можете иногда заскучать по сырам, сделанным поближе к «дому», — говорил он моему венецианцу.
Мы каждый день покупали по куску, пока не кончалась вся высокая и узкая головка. «Санджовезе» мы брали у Джованни.
— «Sangue di Giove», — «Кровь Юпитера», — шептал он, умело заворачивая бутылку в коричневую бумагу и через прилавок вкладывая ее в горизонтальном положении в мою руку. — Пить только в постели!
— Хорошая мысль, — сказал Фернандо, укладывая в корзину салфетки и столовое серебро вместе с чайной скатертью, тарелками и стаканами. Он поднялся наверх, чтобы накрыть к ужину нашу большую желтую кровать, а я шла следом с перцами и хлебом. И с сыром. Отдуваясь после подъема с грузом, я увидела, что свечи уже горят и кровать накрыта для двоих. Венецианец разливал «Кровь Юпитера». Мы наконец жили в номере 34 по Виа дель Дуомо.
Десятого декабря весь город готовился к празднику, а мы готовились принять на недельный тур группу из шести американцев с Майами-бич. Когда одна из трех пар предложила провести тур перед самыми праздниками, мы долго отговаривались. Но эти люди уже дважды путешествовали с нами, и мы знали их как приятных спутников и энтузиастов. Поразмыслив, мы наконец согласились составить для них предпраздничный маршрут по нескольким умбрийским и тосканским городам на холмах и познакомить их с приготовлением и выпечкой настоящих блюд умбрийского Рождества. Принимая заказ, мы понятия не имели, что к тому времени уже будем жить в бальном зале, и потому собирались проводить демонстрации в основном на съемной кухне в «Ла Бадья» — монастырской гостинице двенадцатого века, расположенной совсем рядом с Орвието. Там же предлагалось остановиться нашим гостям. Теперь у нас было собственное помещение на Виа дель Дуомо и собственная кухня для показательной стряпни, но отказываться от договоренности с «Ла Бадья» все же не стоило. Кроме того, самая непринужденная демонстрация должна была пройти в кухне Миранды. И провести ее предстояло самой Миранде. Я бы ни за что на свете не отменила этого представления, перед которым она волновалась, как невеста перед свадьбой.
Она выкрасила свои седые волосы в темно-каштановый цвет. Купила новые сабо на воскресном рынке — красивые кожаные сабо на светлой деревянной платформе — и фартук в огромных ярких цветах, себе в приданое. Миранда Пышногрудая готовилась к большому событию. Она, как прилежная актриса, заучивала свое приветствие «гостьям из Миами-биче» и рецепт поджаренных на решетке карданов, училась держать кастрюли и сковородки, как ведущие телевизионных кулинарных программ, и кокетливо склонять голову. Мне предстояло служить переводчицей, и она без конца повторяла наставления, так что меня уже тошнило от одного вида карданов и я избегала оставаться с ней в одном помещении.