Дама в палаццо. Умбрийская сказка
Шрифт:
Я промолчала, но про себя снова задумалась, как искусно располагает мой венецианец людей в списке персональных уступок. Присутствие в нашем доме посторонних, шныряющих по комнатам по своему усмотрению — хотя бы и в сопровождении Бренцы, — он хладнокровно отнес к категории «эксцентрического подхода». Еще один вполне приемлемый образчик аристократических интриг.
За время жизни в Сан-Кассиано и ожидания в Орвието мы собрали несколько замечательных предметов старинной мебелировки, однако, набросав план обстановки новых комнат, увидели, что в них остается еще много свободного места. Для пары диванов, уютных мягких кресел и обеденного стола — тот, что у нас был, в просторах бального зала просто терялся. И к нему нужны были стулья. И хорошие ковры. А в кухню — независимо от того, что в ней окажется или не окажется, мы хотели бы купить новый madia — стол для теста — взамен нашего, разваливающегося на части. Мы начали поиски с соседней
— Grazie, arrivederci, — попрощались мы, заранее морщась в ожидании громового отклика.
Напрасно беспокоились, поскольку он вовсе не ответил.
Еще одна antichita находилась через маленькую пьяццу от номера 34. Мы направились туда. Расположенная на первом этаже палаццо Филиппески, она была заставлена мебелью семнадцатого и восемнадцатого веков — музейными образцами. Хозяин, одетый в костюм заядлого игрока в гольф — клетчатые красные брюки и розовый кашемировый пуловер, — добродушно выслушал недлинный список наших пожеланий, сказал, что сейчас у него нет ничего подходящего, но он поищет для нас мебель в разъездах, однако я, кажется, лишилась шанса стать его клиенткой, спросив, сколько стоит понравившийся мне светильник. Серьезные элегантные люди о деньгах не говорят. Я все время об этом забывала. Игрок в гольф рассказал нам о magazzino, складе, расположенном сразу за границей Лацио. Сказал, что нам стоит заглянуть туда.
В тот же вечер мы ужинали у Миранды, и под конец ужина к нам подсела Тильда. Мы спросили, знает ли она тот склад в Лацио, и она ответила, что знает. Сказала, что съездит с нами туда и, кстати, еще в несколько мест. Она решила всюду ездить с нами.
— Торговаться предоставьте мне, — предупредила она и не встретила возражений с нашей стороны.
Мы назначили охоту на следующую субботу и, выйдя в назначенный час из дома на Виа Постьерла, с удивлением увидели Тильду и Эдгардо на заднем сидении темно-зеленого «ровера», принадлежащего marchese. За рулем был Петр.
— Тильда не отличит madia от комода, — пояснил нам Эдгардо, когда мы сели в машину.
— Он просто позавидовал, что мы будем развлекаться без него, — сказала она и вряд ли ошиблась.
Петр, как ему было велено, тормозил у каждого сарая и magazzino на старой дороге от Витербо к Риму. Чего не знала Тильда, знал Эдгардо, и их совместными усилиями мы были допущены в пропахшее крысами чрево заброшенной фермы, в затхлый погреб бездействующей церкви для осмотра сомнительных сокровищ. Наконец Эдгардо указал Петру в сторону селения Торре Альфина, где мы остановились за воротами средневековой деревушки. Casteliuccio — маленький замок, часовня, крестьянские дома, амбары и конюшни — все из тусклого серого камня, отлакированного сейчас вечерним дождиком. Пьяцца была широкой и пустынной, только черная собачонка встретила нас лаем — скорее приветливым, чем угрожающим. В дверце, прорезанной в массивных воротах замка, появился высокий сутулый мужчина.
— Buono sera, bello mio, — крикнул он Эдгардо, и тот отозвался:
— Слуги сегодня свободны?
— Да, я их всех отпустил. Тридцать три года назад.
Старики расхохотались и обнялись, взглянули друг другу в глаза и снова обнялись.
— Madonnina Santissima, святая Матерь Божья, разве вы не встречались не далее как прошлым вечером? — удивилась Тильда.
Я впервые видела проявление нежности со стороны Эдгардо, и эта сцена привела меня в приятное замешательство.
Нас пригласили в маленькую комнату с обшитыми фанерой стенами. В ней обнаружился раскладной стол, плита с двумя горелками на крошечном холодильнике и раковина, где из крана текло на прокисшие кастрюли. Постель для черной собачонки была устроена возле двери. Мы узнали, что друг Эдгардо — Фабио — тоже il marchese по рождению, устроил эту кухоньку и комнатку рядом с ней, чтобы жить здесь. Эти два помещения он кое-как мог позволить себе отапливать. Давным-давно истратив ликвидные сбережения, он — с тех пор, как после окончания Второй мировой
Когда Фабио отлучился, чтобы принести нам вина, Эдгардо сказал:
— Пока есть что продавать, Фабио здесь и останется. И после того тоже. Последний солдат на утесе.
— У него нет родных?
— Двое женатых сыновей. Оба давным-давно уехали — сразу после кончины матери, жены Фабио. Для них здесь ничего нет.
— Кроме отца?
— Не думаю, что они смотрят на вещи таким образом. Как только они поняли, что Фабио не намерен расставаться с землей и деревушкой и делить прибыль, они исчезли. Правда, иногда приезжают, по крайней мере так говорит мне Фабио. Вот только они не знают, что их отец завещал каждый сантиметр своего маленького царства comune Орвието. Когда-нибудь здесь будет школа или музей. А может, casa di сurа, дом для одиноких стариков. Что-нибудь в этом роде. В любом случае, завещание составлено безоговорочно и не допускает двойных толкований. Сыновья не получат ничего. Ровно столько, сколько отдали. Фабио крепче, чем выглядит.
Мы оказались здесь потому, что Эдгардо думал, что у Фабио найдется для нас стол. Но Фабио не мог вспомнить, о чем говорит Эдгардо. Уверял, что у него никогда не было такого стола. Эдгардо описал его во всех подробностях, напомнил, что стол был покрыт скатертью с бахромой и весь заставлен семейными снимками в серебряных рамках.
— Неужели ты не помнишь?
— С чего бы мне помнить? Попробуй найти его сам, и я его тебе продам.
Разумеется, Эдгардо точно знал, где искать стол, и вывел нас по каменной винтовой лестнице прямо к нему — все еще покрытому скатертью, но лишившемуся снимков в серебряных рамках. Стянув скатерть, Эдгардо открыл красивое черное дерево. Стол был длинным, довольно узким и стоял на огромных шишковатых изогнутых ножках, на которых были вырезаны ананасы. «Ананасы вывешивали на дверях домов морских капитанов из Нантакета. Тоже древний знак гостеприимства. Капитан вернулся из странствий по Южным Морям и наконец дома. Он ждет вас». Наш бальный зал перестал быть мифом. Мы тоже скоро будем дома. А вот и обеденный стол — тоже не миф. Наша добыча становилась все богаче.
— Не будет ли слишком дерзким попросить вас осведомиться у il marchese о цене этого стола? — обратилась я к Эдгардо, взглянув на Фернандо.
Его понимающий взгляд говорил: «Знаю, ты уже составляешь меню и зажигаешь свечи». Он согласно кивнул. Мы оба знали свой бюджет.
— Я могу сказать вам, сколько он стоит, и сказать, во что он обойдется, — разница вас непременно порадует. Мой старый друг не жаден. Чем он становится беднее, тем менее жаден. Он, видите ли, научился обходиться малым, — сказал нам Эдгардо.
Продажная цена, названная им, показалась мне недостойной этого стола, слишком низкой. Мы с Фернандо посовещались, призвав в советники Тильду, и выдвинули контрпредложение — сумму в полтора раза больше. Когда Эдгардо запротестовал, я сказала ему:
— Мы тоже научились довольствоваться малым.
На следующей неделе мы совершили короткую поездку в Торре Альфина, потом еще не раз ездили туда и еще кое-что купили у Фабио. В частности, набор из шести миниатюрных ложечек в зеленой бархатной коробке. И baule четырнадцатого века, сундук для приданого, местами подгнивший, но неплохо сохранившийся. Мы купили высокий узкий шкаф, изнутри обитый абрикосовым дамастом. В свете золоченой лампы, заставленный хрусталем, он будет прекрасен. Каждый раз, покидая Фабио, живущего среди груды камней, мы с грустью вспоминали Барлоццо. «Почти все мы обитаем в руинах, Чу. Собственных или полученных в наследство».
В конце октября сумерки опускались к шести часам. Рабочие освещали бальный зал, как операционную, и работали до семи, а часто и дольше. Конец работы близился, и они, словно уже освободившись, толковали о следующем подряде. Где-то в Терни, кажется, или рядом. Через неделю они и думать забудут о бальном зале. Я теперь приходила во второй половине дня на рабочую площадку, поскольку Фернандо превратил спальню на Виа Постьерла в мастерскую, где чинил дюжину разнородных и очаровательных старых стульев, которым предстояло встать вокруг стола с апельсиновыми ножками. За стульями на очереди стояли пара сундуков девятнадцатого века из сельской Франции, у которых под кощунственными слоями белой эмали просвечивала дубовая поверхность. Оставив его среди лаков и щеток, я к пяти подходила в бальный зал, вместе с барменом, выпечкой и кофе, и болталась там, делая наброски и записи, за которыми иногда следовало распоряжение о каких-то мелочах. Я дожидалась конца рабочего дня и провожала рабочих, как гостей.