Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]
Шрифт:
Впрочем, тут как раз ничего нового. Матильде уже не раз приходилось сомневаться в Бенедикте, потому что когда они бывали в хижине, ее лучшая подружка тоже довольно странно посматривала на тропинку, ведущую к полю подсолнухов. А что она вытворяла на качелях!..
Сомневаться в искренности лучшей подруги — хуже ничего не придумаешь! Это — как если бы во рту оказалась какая-то гадость, и стало бы вдруг горько и кисло. Если не считать отварного эндивия, [6] такого противного вкуса она еще в жизни не ощущала.
6
Эндивий —
Матильда видит, как к ней подползает улитка с ракушкой на спине. Ракушкой, куда она прячет свои печали. Пузырек-шарик-мячик… Надуться… Единственное решение, единственное укрытие… Она готовится свернуться клубочком и уйти туда, в свою печаль, в это убежище для нее одной.
— Эй, Матильда, очнись! Что с тобой происходит? Все тебя ждут!
Селина стоит у кровати. Она такая красивая, ее мама, в этих белых льняных шортиках и черном верхе от купальника на узеньких бретельках вместо майки — конечно, ей-то есть что скрывать под этим купальником! Матильда знает, какие потрясающие груди у ее матери… И вообще, какая она, мама, красивая — с позолоченной загаром кожей, в солнечных очках — одна роговая оправа чего стоит… Но ей, должно быть, понадобилось много лет на то, чтобы стать такой красивой…
Матильда не отвечает. Она молча изучает свои кнопки.
— Да ну же! Что ты там еще навыдумывала?
В голосе Селины — нетерпение.
Нет, вот это «что еще ты навыдумывала», это уж слишком! Селина просто не может не сказать лишнего. Почти во всем, что она говорит, хоть одно словечко — перебор. Такая уж она уродилась, Селина. Но другим-то от этого каково? Онтоже часто бесится из-за ее лишних слов, и Онтоже…
Матильда втягивает голову в плечи, вся подбирается… Готовится вот-вот забраться в ракушку.
— Мне тоже нужен верх! Я хочу верх! Чтобы купальник был с верхом! Хочу цельный!
— Но деточка, дорогая… Сама подумай, зачем? Тебе пока не надо… Тебе так хорошо в бикини…
— Надо. Очень даже надо… У Бенедикты же есть!
Матильда догадывается, что именно мать сейчас ответит: что Бенедикта старше и потому имеет право носить цельный купальник.
Если так будет продолжаться, пора затачивать карандаш. Острый-преострый. Превращать гнев в месть.
Но — вопреки ожиданиям — Селина все делает наоборот. Она улыбается дочке.
— Хорошо. Согласна. Куплю тебе цельный купальник. Просто я хотела напомнить, что у нас назначена встреча с Реми (и как это она удержалась и не сказала «с твоим Реми»!), а мы очень сильно опаздываем.
Матильда смотрит на мать — та все еще улыбается. И вдруг начинают градом течь слезы. Потоп. Матильда плачет так невозможно сильно, так невыносимо сильно, что теряет всякое представление о том, что происходит. Она становится волной, приливом, морем печали, и оно куда солонее, чем океан прежних лет…
Когда она приходит в себя, Селина снова стоит рядом. И протягивает коротенькую розовую кофточку, всю на резинках, и трусики того же цвета,
Но триумфальный — под аплодисменты! — спуск по лестнице окончательно высушивает слезы, горе отливает от берегов, печаль уходит.
Ей чудится или правда — под этой розовой кофточкой ее кнопки немножко шевелятся?
~~~
Реми идет впереди — он разведчик. Матильда — за ним по пятам. В нескольких метрах позади — Селина с Бенедиктой, бок о бок. А замыкает шествие Кристиана с пляжным рюкзачком, в котором есть все, что надо для пикника.
Реми — в своем гимнастическом костюме, только майку снял и обвязал вокруг пояса.
Со спины он кажется Матильде самым красивым мальчиком, какого она в жизни видела. И еще — первым, кого ей хочется, как мороженого, нет, не так, он лучше, потому что мороженое съешь и все, и уже не хочется, а тут все хочешь, хочешь, хочешь, без конца, и не только ртом его съела бы, но и глазами, ушами и даже мыслями. Когда ехали в машине, ей тоже хотелось: вот соприкоснутся они коленками на повороте, а потом отбросит их друг от друга, а потом опять соприкоснутся — и хочется…
Бенедикта все видела, но это ничего не испортило, наоборот. Она наверняка надеялась, что на поворотах Реми бросит в ее сторону. Но качаться, летать — это ведь по-настоящему-то только они умеют, Матильда и Реми. Они умеют это делать вместе, как никто другой на свете. Ну, а Бенедикта…
Солнце начало припекать. Реми, казалось, жара вовсе не заботила, как не заботила его и женская компания, которую он вел к «своему» месту, к месту, известному ему одному и — его стараниями — окруженному глубокой тайной.
Странно: у Матильды было такое ощущение, будто всю жизнь она так и шла за Реми. И никогда ничего больше не делала, а только шла за ним по этой тропинке под палящим солнцем, под жужжание насекомых, а вдали неясной целью маячила река.
Они ни разу не виделись после встречи на ферме, когда Матильда и Бенедикта стояли на слое козьих какашек, ни разу не виделись с той поры, когда появились «а если…», которых стало так много, что и Матильд стало тоже великое множество: смеющихся и плачущих, сомневающихся и уверенных… Должно быть, разлука была и впрямь очень долгой, если она теперь чувствует, как шевелятся ее кнопки. А может быть, мама оставила в своей розовой кофточке специально для дочери рецепт, как растить груди? Она-то знает, у нее они вон какие!.. Впрочем, это совершенно нормально, если мать любит свою дочку и растит ее так, чтобы та стала женщиной.
Когда Реми бросало на крутых поворотах к Матильде и колени их соприкасались, его глаза не раз заглядывали за вырез кофточки. Было похоже, будто они ищут там ответа. Было похоже, будто и Реми тоже слыхал про знаменитый рецепт, который передается от матери к дочери…
— Далеко еще? — спросила Матильда, руки и плечи которой уже могли бы поспорить цветом с розовым верхом купальника, несмотря на все предосторожности, предпринятые мамой, густо намазавшей ее кремом от солнечных ожогов.