Дамы убивают кавалеров
Шрифт:
Грубо дернули водительскую дверь машины:
– На выход! Руки за голову! – прокричал один из ментов.
– Ты перегрелся? – ласково спросил мента Бендер.
Вместо ответа его схватили за шкирку и грубо выволокли из машины. Швырнули лицом на капот.
– Не двигаться! Ноги расставить!
Приготовленный полтинник полетел на асфальт. Пятьдесят долларов на землю полетело!
Бендер почувствовал, как грубые, нервные руки шарят по его рубашке и брюкам – ищут оружие.
«Хамство! Будто лоха шмонают!»
– Эй, брат,
Вместо ответа его шваркнули физией по горячей полировке капота:
– Я т-те не брат, черножопый! Где документы?
Удар об оцинкованный кузов получился чувствительным. Бендер просипел:
– Барсетка… на сиденье…
В его спину упирался автоматный ствол, из подмышек закапало.
Урсул услышал торжествующий вскрик:
– Соответствует! «БМВ», госномер пять-пять-пять, хозяин – Бандаров.
– Сука! Где тачку взял? – Автомат грубо ткнул его спину.
Бендер хотел с издевочкой сообщить, что купил в магазине. Но не вышло. Мент схватил за воротник, придушил так, что дыхалку сперло.
– Я Бандаров, – прохрипел Урсул. – Я хозяин.
И услыхал в ответ дружный гогот.
– А я – Джугашвили, – доверительно сообщил ему гибэдэдэшник. И добавил, обращаясь к напарнику: – Браслетики мне кинь.
Урсул взвыл:
– Бандаров! Бандаров я! И тачка эта – моя!
– Данная машина числится в угоне, – отрезал милиционер. – Документики похищены.
– Это ошибка! – взмолился Бендер. И пискнул: – Я буду жаловаться!
Его снова ткнули физией в капот:
– Жалуйся, чурка!
– Фотографию! Фотографию посмотри! Паспорт – в барсетке! – отчаянно сопротивлялся Урсул. – В ЖЭК позвони, в паспортный стол!
– Ты мне тут не командуй, – буркнул гибэдэдэшник. Но шваркать об капот перестал. – Ну-ка, придержи его, Вася, – скомандовал он.
Бендера приподняли. Держали за шкирку – грубо, словно кота. Гибэдэдэшник сравнивал его физию с фотографией на правах.
– Не. Вроде не он, – заключил мент. – Бандаров худой, этот – жирный.
– Да я это, я! Глаза-то разуй!
– Ты мне, дядя, не тыкай, – гаркнул гибэдэдэшник и снова швырнул его на капот.
Краем глаза Бендер успел заметить, что неподалеку от машины уже собралась толпа любопытных. Смотрят глумливо: как же – менты чурку мочат. Быдло белое!
– Поехали в отделение, – решил второй гаишник. – Там сегодня Макаренцев. Он разберется.
Его напарник нехорошо усмехнулся:
– Макаренцев? Ну, этот уж разберется.
У капитана Макаренцева, достойного во всех отношениях гражданина и офицера, имелась единственная слабость. Он ненавидел чурок.
Чурки – по мере сил – платили ему взаимностью.
Врач в ведомственной поликлинике советовал капитану стать спокойней и пить валерьянку. Но валерьянка не помогала.
Если Макаренцев слышал, что донеслись вдруг из забегаловки на его пути
Жена с некоторой долей лицемерия называла его расистом. Но начальство к проблеме Макаренцева относилось с пониманием. Его никогда не включали в состав опергрупп, направлявшихся на зачистку какого-нибудь восточного автосервиса, казино или магазина. Не дай бог, войдет в раж, покалечит. Коллеги и друзья признавали: капитану было за что ненавидеть чурок. Год назад «дети гор» провели его, словно последнего лоха, – с восточной простотой и элегантностью.
…Год назад капитан проживал в центре столицы. Жилплощадь была так себе – вся обшарпанная. Зато – на бульварах, окна во двор, и до бронзового Пушкина – две минуты ходу.
Капитан делил двухкомнатную квартиру с пенсионером-выпивохой. С соседом ему повезло: тот не буйствовал, шумных гостей не приваживал и денег на выпивку не воровал. На бутылку, конечно, клянчил, не без этого. Особенно, конечно, на опохмелку. Но Макаренцев жлобом не был. Если средства имелись – всегда выдавал пособие. Хотя с его зарплатой, конечно, особо на опохмелку не раздаришься. И потому сосед чаще обходился своими силами. Собирал бутылки, разгружал ящики, клеил рекламные листовки.
Как-то утром Макаренцев вышел в кухню. Сосед расслабленно восседал на табуретке. Перед ним красовались запотелая бутыль «кристалловки» и вскрытая баночка оливок.
– Разбогател, Ильич? – рассеянно поприветствовал его Макаренцев.
Тот отчего-то смутился. Прикрыл дорогую этикетку грязной ладошкой. Пробурчал хмуро:
– На свои пью…
– Да пей, пей. Я что – возражаю? – примирительно сказал Макаренцев.
Он уже опаздывал на работу, потому мгновенно выкинул из головы и Ильича, и его недешевый «Кристалл».
Дня через два Макаренцев встретил соседа на улице. Тот находился в хорошей норме – патлы расхристаны, голова трясется. Около соседа крутились двое шустреньких восточных юношей, все норовили пособить, взять под ручки. Макаренцев непрошеных помощничков отогнал, самолично отвел Ильича домой. Наутро соседушку растолкал, поднес ему похмельный стопарик. Провел профилактическую беседу: «Ты, Ильич, больше с чурками не пей. Мало, что ли, своих, русских?»
Сосед покаянно бормотал: «Налетели, окаянные, налили, угостили… Черт попутал…»
«С чего Ильич вдруг связался с чебуреками? Или, точнее, почему чурки понадобились Ильичу?» – мимолетно подумал Макаренцев. Но голову забивать не стал, не до соседа ему было. И без него хлопот хватает.
Но спохватился капитан, увы, слишком поздно.
В тот день он пришел домой после полуночи. Из родной квартиры неслись тоскливые гортанные напевы. В темноте коридора Макаренцев столкнулся с нечистой восточной бабой в ярком платье. Заорал возмущенно: