Дань для палача

Дашкова Ольга

Я не одна.

Часто дышу, опускаю взгляд, на моей груди лежит мужская рука, раскрытая пасть змеи, она как живая, с черными точками глаз и двумя острыми зубами. На костяшках кровь, кожа содрана до мяса, хочу приподняться, но боюсь разбудить это чудовище, который взял меня силой, а потом напоил водкой.

Очень жаль, но память возвращается ко мне.

Теперь вместо страха накрыл гнев, хотела оттолкнуть, но тут мужчина громко простонал, откинулся на спину, закинув руку за голову. Я зажмурилась, нет, не стоит его сейчас

будить, нужно просто очень тихо выбраться, найти ключ и убежать, пока он не проснулся и не стал вновь насиловать.

Медленно села, сдерживая свои стоны боли, кажется, что меня переехал каток и не один раз, зажала рот рукой, чтоб не закричать. Только сейчас поняла, почему было так холодно — я голая, за окном уже утро, на полу комнаты валяются вещи, пустая бутылка из-под водки.

Не знаю, как должна себя чувствовать жертва насилия, во мне сейчас смешалось все: страх, боль, ужас от произошедшего, и что это все может повториться, желание сбежать, сделать больно этому человеку, нет, даже убить его.

Тяну на себя большое полотенце, прикрываю грудь, внутри все дрожит, слышу удары собственного сердца. Пытаюсь опустить ноги на пол, но понимаю: цепь, к которой я прикована, сейчас придавлена телом этого монстра.

— Вот же черт, — ругаюсь сквозь зубы.

Вновь смотрю на мужчину, двигаюсь ближе. Он спит, но неспокойно, черные ресницы подрагивают, хмурит брови, слева тонкий шрам от виска до щеки, полные губы, черная отросшая щетина, выпирающий кадык. На шее пульсирует сонная артерия, грудь тяжело вздымается при каждом вздохе. Он даже во сне как одна сплошная скала из мышц, вен и жил. Все его тело в мелких и крупных шрамах, замечаю их под татуировками, которых тоже немало.

Кто и где с ним мог это сотворить?

Он снова шевелится, с бедра спускается одеяло, черная дорожка волос, возбужденный член, резко поднимаю голову и тут же натыкаюсь на его невероятно светлые глаза.

Паника, хочу отползти назад, но цепь не дает, закрываюсь руками, дергаю ногой, металл впивается в кожу.

— Эй, эй, эй, тихо, тихо.

Тянется, а меня накрывает паника, отбрасывая во вчерашний день.

— Я не трону, не трону, успокойся. Я не трону тебя, слышишь?

Мотаю головой, открываю рот, а звука нет. Я вижу лишь разинутую пасть змеи на его кисти, она тянется ко мне, готовая вот-вот схватить, ужалить, обвить своим телом, задушить.

— Черт, извини, крошка.

Он замахивается, инстинктивно зажмуриваюсь, он сейчас ударит, только это он и может — уничтожать, насиловать, причинять боль. Но дальше происходит то, чего я совсем не ожидаю. Захват шеи, горячие губы накрывают мои, он начинает целовать, настойчиво проникая в рот языком, грубо, властно, требовательно.

Я вновь голая, его кожа к моей, рука на груди, теряюсь, позволяя себя целовать, не хватает воздуха, голова идет кругом. Острая боль в виске отрезвляет.

— Ай, черт, совсем ненормальная?

Теперь

он отстраняется, смотрит растерянно, трогает укушенную мной губу, а я слизываю кровь со своей.

— Это я ненормальная? Это я? Это ты меня изнасиловал, украл, а потом изнасиловал, ты чудовище, гадкое, мерзкое, отвратительное чудовище! Я ненавижу тебя! Ненавижу!

Плачу, хочу забиться в угол, закрывая лицо руками, но не дает, тянет на себя, сопротивляюсь. Отталкиваю, машу кулаками, бью его в грудь, в плечи, куда могу дотянуться. Он не останавливает, но через полминуты я выдыхаюсь, роняю голову на руки, закрываясь волосами.

— Послушай, черт, сам не понимаю, как так вышло. Как бес попутал, а ты еще девочкой оказалась, я думал…

— Что ты думал? Что все вокруг шлюхи, как та, что была с тобой ночью? Что, всех равняешь под себя? Что все можно купить, а если не купить, то взять силой?

— Влада, послушай.

— И не произноси мое имя! Никогда! — вновь кричу на него, смотрю уже в глаза, прикрывая грудь руками, мы стоим коленями на смятой кровати, голые, он все еще возбужден.

— Хорошо, никогда, обещаю, будешь просто «крошкой».

— Нет.

— Киска?

— Нет.

— У тебя очень красивая грудь.

— Прекрати!

— Не могу, я, вообще-то, голодный мужик и отсидел семь лет от звонка до звонка. Ты хоть знаешь, что такое семь лет без бабы, а ты тут рядом с такими классными сиськами?

Что он вообще несет? Я разве говорю что-то смешное?

— Животное! Ты еще сядешь — и на больше — за изнасилование.

Опускает голову, я выдыхаюсь, реально во мне сейчас болит каждая клеточка, каждая косточка и мышца. Между ног саднит, но больше всего болит душа. Вот за что он со мной так? Чем я заслужила? Хочу плакать, но болят даже глаза.

— Извини.

Это все, что он может сказать?

«Извини»

— Козел.

— Согласен, но меня зовут Данил.

— Козел тебя зовут.

— Можно просто Сафин.

— Отпусти меня.

— Не могу.

— Я хочу писать и в душ, а еще пить, и мне плохо.

— Мне тоже.

Не понимаю, когда он говорит серьезно, а когда стебется. Данил встает, освобождает мою цепь, жестом показывает, что я могу идти. Медленно вхожу в ванную в ту самую душевую, там все еще разбросаны мои вещи, включив воду, подставляю под нее лицо, делаю несколько глотков.

Не могу понять, сколько так просто стою, мыслей нет, хочу потрогать себя между ног, но боюсь, такое чувство, что он все еще во мне и разрывает на части.

Хочу домой, к маме, хочу просто обо всем забыть.

К черту этот большой город, никогда тут не нравилось, суета, продажность, никому нет ни до кого дела, каждый живет своими проблемами и желаниями. Хочу уехать, наша квартирка так и стоит пустая, там все родное, милое, заведу кота, как давно хотела, и буду счастлива, уже как получится.