Дань прошлому
Шрифт:
На одном из таких собраний у Кочаровского, кто-то в разговоре со мной упомянул, как о вещи общеизвестной, что средства на ведение исследовательской работы в сравнительно крупном масштабе Кочаровский получил от членов московской оппозиции после экспроприации ими 875 тысяч рублей из Купеческого общества взаимного кредита в Москве. Мой собеседник отказывался верить, что я мог этого не знать и, если бы знал, никогда бы не принял участия в группе Кочаровского. Я попенял Кочаровскому, как мог он не сообщить о происхождении средств. Но изменить положение и бывшее сделать небывшим я, конечно, не мог. От дальнейшего участия в "Академии" я наотрез отказался.
Это было тем легче, что безмятежному нашему житию
С другой стороны, прямое ослушание грозило вызвать лишние осложнения. И нам посоветовали в общих интересах по добру, по здорову покинуть Финляндию без промедления. Спорить не приходилось. Политическая атмосфера накалялась с каждым днем. Кочаровский снова был вынужден перенести свою штаб-квартиру. На сей раз - в последний раз - он решил переселиться на италианскую Ривьеру, в Сестри. Я тоже отправился заграницу, но не с Кочаровским и его "труппой".
Мы вышли в море мрачным ноябрьским утром. Вместе с нами уезжал престарелый Лев Дейч. Море было неприветливое, бурное. Из всей русской компании дольше всех крепился и выдерживал испытание Осоргин. Прочих укачало в первые же сутки. Мы отлеживались в каютах и не поднялись на палубу, даже когда проходили мимо Швеции. Ветер стих, и качка прекратилась лишь в виду Штеттина.
Я проехал в Берлин.
IV. СТРАНСТВИЯ
В Берлине.
– В Доме предварительного заключения.
– Освобождение и снова нелегальное положение.
– Окончание университета. Первая и последняя защита.
– Призыв.
– Венчание.
– Нерви, Кави, Париж.
– Дело Азефа.
– Разоблачение Свенцицкого.
– Юриспруденция и публицистика. "Джентльменские соглашения" с Кокошкиным и Зволянским.
– Прощание с Европой. Из Помпеи в Нарым.
– Нарымский край в 1910-1911 гг.
1
Берлин был первым этапом на пути отступавших после поражения революционеров. Некоторые задерживались здесь только на короткий срок, чтобы передохнуть, учесть опыт, перегруппироваться. Другие осели в Берлине или двинулись дальше, в Париж, Лондон, Швейцарию, Италию, чтобы вернуться на родину только через десять лет.
В Берлине я нашел Орлова, который скрылся из Москвы в связи с арестами руководителей типографского союза. Из Орлова он превратился в Круглова и уехал в Петербург для продолжения своей полулегальной работы в профессиональном рабочем движении. Необходимость предъявления специального заграничного паспорта для выезда и въезда в Россию не служила препятствием для нелегальных. При выдаче заграничного паспорта не требовали ни фотографий, ни отпечатка пальцев, и всегда можно было воспользоваться чужим паспортом - родственника, знакомого, или специально сделанным фальшивым, - для проезда в ту или другую сторону. Да и пограничный контроль в эти годы был не слишком суров.
В Берлине оказались и Фондаминские, пережившие трагедию, закончившуюся благополучно. Фондаминский был командирован эс-эровским центральным комитетом на броненосец "Память Азова", но попал туда к "шапочному разбору", - когда восстание было уже подавлено. Он был схвачен и судим военным судом сначала в Ревеле, потом в Петербурге и, вопреки всему, был судом оправдан. По негласному совету одного из судей, Фондаминские немедленно покинули здание суда - и Россию, - чтобы избежать ареста в административном порядке.
Оправдательный приговор противоречил прочно установившейся практике
Возвращение в Россию Фондаминским было отрезано, и они отправились в Париж - в эмиграцию. Не знаю, как обернулась бы моя жизнь, если бы по приезде в Берлин я не получил ошеломившую меня весть об аресте моей кузины. Я был косвенно в том повинен. При аресте была обнаружена взятая по моей просьбе в Гельсингфорсе рукопись Кочаровского. Личная связь последнего с московской оппозицией и максималистами не составляла, конечно, секрета для Охраны. И арест был произведен по подозрению в причастности к максималистам. Больше того: было предъявлено конкретное обвинение - в увозе экспроприированных в Фонарном переулке максималистами 540 тысяч рублей.
Когда весть об аресте дошла до меня, я решил немедленно ехать в Петербург, где в Доме Предварительного заключения находилась кузина. Я понимал, конечно, что помочь ей я ничем не могу, но оставаться заграницей было психологически тоже невтерпеж. Заграничный паспорт достать было нетрудно. Сложнее было получить паспорт для проживания внутри России. Спустя некоторое время берлинская группа эс-эров уведомила, что меня ждет хороший паспорт в Смоленске. Распростившись с друзьями, я в начале 1907 г. отправился чрез Смоленск в Петербург. В транспортной конторе "Надежда" в Смоленске мне выдан был обещанный паспорт, который превращал меня в уфимского мещанина Журомского, Аркадия Васильевича, конторщика по профессии. Оставалось неизвестным, обладаю ли я настоящим паспортом или фальшивым и, если фальшивым, - скопирован ли он с настоящего или от начала вымышлен. На всякий случай я надумал биографию Журомского. Конечно, он не от рождения православный, а крещенный в православие; всё прочее, чтобы не сбиться, - следовало в биографии Журомского тому, как составлена была наша семья.
В Петербурге я явился в партийную организацию и получил назначение ведать железнодорожным районом, т. е. выделенными в особый "район" рабочими и служащими петербургского узла, которые примыкали к ПСР. Практически я должен был создать и редактировать нелегальный журнальчик, посвященный интересам железнодорожников, как эти интересы понимались эс-эрами.
Я назвал журнальчик "На рельсах" и стал собирать материал: "корреспонденции" с мест с описанием положения в мастерских и депо, изложением нужд и жалоб на местные неполадки и проч. Руководящие статьи и материал общего порядка лежали на мне.
В конце января седьмого года страна готовилась к выборам во Вторую Государственную Думу. Как нелегальный, я избегал ходить на избирательные собрания. Но раз всё же не удержался. Главным оратором здесь был "товарищ Абрам", студент Крыленко - будущий советский Главковерх. Он говорил хорошо, даже не без блеска, но вульгарно и до бесстыдства грубо. Его оппонентами и объектом атак были народный социалист Мякотин и кадет Милюков. С вдохновенной, содержательной и честной речью Мякотина красноречие Крыленко не могло идти ни в какое сравнение. Но оценить то и другое правильно могли лишь более взыскательные слушатели. Массовая же аудитория поддавалась непосредственному впечатлению от того, как бесцеремонно "крыл" Крыленко возражавших ему. В аудитории, неподготовленной к критическому восприятию и живущей по преимуществу эмоциями, демагогия, инсинуация, клевета всегда оказываются на привилегированном положении.