Дань прошлому
Шрифт:
Давыдов предложил мне взять билет с обозначением темы или вопроса, на который экзаменующемуся предстояло ответить. Я вытащил один из разложенных веером картонов. На нем значилось: No 22. Арест. Я внутренне улыбнулся, подумав: случайность или перст судьбы?.. Оказалось, случайность: обыск у нас был произведен не потому, что искали меня, а потому, что задержанное в другом месте лицо имело адрес моих родителей.
Экзамены были сданы, и я приобрел право на диплом 1-ой степени, - в качестве дипломной работы я заблаговременно представил Новгородцеву свою "Личность в праве", и он ее зачел. С получением диплома 1-ой степени отпадало препятствие к тому, чтобы быть оставленным при университете для подготовки к профессорскому
Образование формально было закончено, - тем самым отпадало и препятствие, выдвинутое будущей тещей. Оставалась, однако, еще другая преграда, осложненная моим нелегальным положением, - воинская повинность. Надо было либо отбыть ее, либо быть от нее освобожденным. В свое время я заявил о готовности служить не по жребию, а вольноопределяющимся. С окончанием университета кончилась и отсрочка по образованию, и я должен был явиться в воинское присутствие. В Москве это было более рискованно, и я отправился в Петербург.
Присутствие направило меня для подробного медицинского обследования в военный госпиталь Николая I. По дороге в госпиталь я занес в редакцию журнала "Образование" свою рукопись о "Синей птице". Как статью на непривычную мне литературно-философскую тему, я подписал ее новым псевдонимом Марк Гри (Gris серый, что считалось тогда синонимом эс-эра).
Госпиталь, бывший в ведении военного министерства, относился к департаменту полиции, примерно, так же, как и университет, входивший в ведение министерства народного просвещения. Разыскиваемый соседним ведомством, я совершенно легально провел несколько суток в госпитале, который признал меня годным к военной службе и направил обратно в воинское присутствие.
Возвращаясь домой, я позвонил по телефону в "Образование", чтобы узнать о судьбе своей статьи. В ответ я получил приглашение зайти в редакцию. Меня принял приват-доцент С. Поварнин, сообщивший, что рукопись отправлена в набор. При этом он рассказал, что в редакцию поступило 35 статей о "Синей птице".
Он, Поварнин, принялся читать одну рукопись за другой и, прочтя семь, оказавшихся непригодными, решил про себя - прочту еще одну, последнюю: если не подойдет и она, лучше напишу сам (36-ую!), чем терять время на прочтение оставшихся, может быть, тоже непригодных. Восьмой по счету была моя рукопись. Она могла оказаться девятой, и ее судьба была бы иной, - не появилась бы в ноябрьской книжке "Образования" за 1908 год. А сколько рукописей, может быть, гораздо более ценных, не увидали света только потому, что лежали ниже в стопке рукописей. Habent sua fata libelli (У книг своя судьба.) - свою судьбу, оказывается, имеют и статьи.
Воинское присутствие согласилось дать мне отсрочку на год, и в тот же вечер я уехал в Москву. На верхней полке 3-его класса я предался безрадостным размышлениям о ближайшем будущем. Скитаться по домам - по родным и знакомым, где день, где ночь, становилось нудной и никчемной потерей времени. Без определенного дела - службы или задания - легко было отвыкнуть от систематической работы. Одновременно всплывала мысль и о личной жизни. Для заключения брака закон требовал удостоверения личности в виде паспорта или вида на жительство. У меня в кармане лежал университетский вид на жительство, который я не давал в прописку полиции, но который был действителен до 31-го августа 1908 г. До истечения этого срока оставалось двое суток. Я с предельной отчетливостью осознал, что это последняя возможность юридически оформить брак.
С вокзала я проехал прямо на квартиру дяди. Мне не стоило большого труда убедить кузину, что мы должны обвенчаться не позднее, чем через 36 часов. Отложить венчание - значит создать новые - паспортные - трудности в будущем. Мы разделили труд: я отправился оповещать своих родителей, она - своих.
Отец мой промолчал, - молчанием выражая свое согласие. Мамаша "в последний
Все эти препятствия, действительные и мнимые, были легко взяты нашей решимостью.
Я немедленно отправился к другому дяде, Мирону, не раз предоставлявшему мне ночевку в годы скитаний. Он рано овдовел и имел двух юных дочерей, за которыми, как и за всем домохозяйством, присматривала энергичная и не без живого юмора Тилла Ивановна Спроге - немка из Балтики. Дядя тут же согласился предоставить свое помещение для церемонии. "Заказали" раввина с переносным балдахином, требуемым для обряда. Нужных для действительности молитвы десять религиозно совершеннолетних, то есть старше 13 лет, евреев поставила ближайшая родня. Из друзей пришлось ограничиться приглашением самых близких: Анюты Королевой, Шера, братьев Ратнер.
От подвенечного платья невеста со свойственной ей решительностью отказалась наотрез. В спешном порядке смастерили подобие ему: из шелкового белого платья соорудили юбку и к ней прибавили белую блузку с фатой, приобретенной с черного хода у соседнего парикмахера. Вася Шер галантно прислал невесте огромный букет белых роз. Всё оказалось "как у людей". Труднее всего достались обручальные кольца. Когда кончился субботний отдых, мой будущий тесть отправился на поиски колец, но при всем старании ничего лучшего, чем кольца низкопробного золота - 56-ой пробы, - раздобыть не сумел, что, впрочем, не помешало им верой и правдой служить уже 46 лет.
Всё это представлялось никчемной, но невинной обрядностью, которую следовало претерпеть, поскольку мы пошли на юридическое и, тем самым, по русским законам, религиозное освящение брака. И в воскресенье 31-го августа, в день истечения моего университетского вида на жительство, состоялось наше венчание. Религиозный ритуал и бытовой церемониал - были соблюдены с небольшими лишь отклонениями, вызванными спешностью в подготовке торжества и особым положением жениха.
Невеста была в белом платье - не атласном, правда, но всё же шелковом. Я был в пиджаке, но - темного, синего цвета. Родители и родственники принарядились. Появился раввин, не казенный Я. И. Мазэ, а так называемый духовный раввин, Вейсбрем, благообразный старец, с мягкими чертами лица и длинной белой, подернутой желтизной бородой. Он не "мучил" присутствовавших наставительной речью, а ограничился самым необходимым для совершения обряда. Назначенные к тому обвели нас положенное число раз под бархатным балдахином с золотой бахромой. Разбили, как полагалось, посуду, притоптав ее каблуками. Пригубили вино. Надели кольца на безымянные пальцы и двинулись к столу с угощением, которое, несмотря на воскресный день, всё же раздобыла хлопотливая Тилла Ивановна.
Вся процедура отняла немного времени. Хотя всё было как полагалось, всё же чувствовалось, что чего-то не хватает, что-то не завершено. Было всего 10 часов вечера, а программа была уже исчерпана, и надо было расходиться. Молодежь решила продолжить празднество, перенеся его в другое место. Но куда? Кто-то предложил ехать в "Яр". Это требовало денег, которыми я не располагал. На выручку пришел д-р Розенталь.
– Скажи дяде Абраму, он охотно даст сто рублей - посоветовал он.
– На свадьбе Веры (старшей дочери тестя) одни лошади стоили дороже!..