Данэя
Шрифт:
Раньше это слово было в названии одной из профессий. Какое? Надо вспомнить! Так: врачи, медицинские сестры… Да! Сестры. Сестры милосердия! И братья милосердия. Милосердие — другое название жалости.
Но откуда она знает это чувство? Кто говорил ей о нем? Никто! Ее учили лишь искусно удовлетворять похоть любого, кто этого пожелает. А она — знает: это в ней, глубоко. В ее натуре, оставшейся человеческой, несмотря на то, во что ее превратили. «Тебе плохо, миленький?», «Это нехорошо говорить, миленький, но тебе плохо, а я больше ничего не знаю». И даже: «Рыбок тоже жалко». Она может, оказывается, очень многое: забыв о себе, своей жизни, своей внешности, являющейся залогом ее существования, —
Так смогла дать она ему возможность перейти через слабость — и совершить самое великое открытие своей эпохи. Если бы не она: если бы вместо того, чтобы броситься, повиснуть всей тяжестью на его руке, сжимающей острый осколок стекла, — испуганно забилась бы в угол, в страхе закрыла лицо руками! А ведь не могла понимать, кто он — что он такое. Просто: измученный «миленький», которого очень жалко, и не надо, чтобы он резал себя стеклом, как гурии, которые кричат «Не хочу больше!».
Жалела — и потому могла делать, приносить добро: она не была нулем рядом с полноценными. Благодаря ей — выжил Дан.
А она? Она сама? Гурия с обезображенными, порезанными руками?
— И даже сейчас я не знаю, что стало с ней: мне не ответят. — Дан замолчал, задумался.
…- Это материал, мощнейший — для книги: Лал был прав! — Нарушил Поль долгое молчание.
— Он эту историю назвал доказательством — социальной теоремы человеческой сущности неполноценных. А для меня она послужила причиной, почему я сразу принял то, что о них думал он.
— А мне было гораздо труднее это сделать: я думала, как все. Дан рассказал о Ромашке, споря со мной. Перед этим Лал показал нам старинный фильм: «Хижина дяди Тома» — об американских неграх-рабах. Я была возмущена, как белый хозяин обращался со своим рабом, который был образованней и умней его. «Как такое могло существовать?» — спросила я Лала. А Дан сказал, что — его — удивляет, что нечто подобное может существовать в наше время. «Что ты имеешь в виду?» — спросила я его, и у нас произошел первый разговор о социальном расколе нашего общества. Впрочем, мы уже об этом рассказывали.
— Вы опускаете подробности: они могут оказаться сейчас весьма существенными, — заметил Поль.
— Ты уже решил? Делать из нее постановку?
— Я уже думаю, как. Так и будет называться: «Гурия». Даже лучше: «Райская дева». Нет: «Дева рая»! А?
— Пожалуй! Лучше не придумаешь: ад — в раю для других. Это поймут, — поддержала его Лейли.
— Но мне нужны подробности. Все до конца как было. Расскажите их. И не бойтесь повторяться.
— Хорошо. Это было на следующий — по бортовым часам — день после переноса: Дан объявил его праздничным. Мы отдыхали после бани, и Лал предложил посмотреть «Хижину дяди Тома». Он выполнял этим обещание, данное накануне: Дан сказал ему, что он почему-то все время что-то не договаривает; Лал ответил утвердительно, но не хотел тогда говорить, что — обещал сделать это потом.
Тогда — на мой вопрос «Что ты имеешь в виду?» Дан ответил: «То, что существуем мы — полноценные и они — неполноценные; то, что даже хуже рабства, потому что раб мог освободиться». Я правильно рассказываю, Отец?
— Да, Мама. Продолжай, пожалуйста.
— Я слушала то, что они говорили о неполноценных, и мне казалось, что они не правы. Мои представления ничем не отличались от общих.
Неполноценные — жертвы естественной причины: полученных от рождения низких умственных способностей; с этим невозможно бороться, и существующее их положение — единственная возможность для них быть полезными для общества. Все равно, ни на что другое они не способны: они ужасно примитивны. «Они тупы
Все настолько были увлечены, что совсем не обращали на него внимание. Даже Лейли. И это хорошо: что никто не видит и не понимает, что с ним сейчас творится.
Прекрасная планета — Земля! То, что знал лишь по книгам и фильмам, он увидел воочию: леса с невообразимым многообразием деревьев, кустов и трав; насекомых, опыляющих цветы; птиц, за полетом которых следишь, не в силах оторвать взгляд. Воздух, которым легко дышать. И, главное — миллиарды людей: это планета людей.
Родная всем планета. Здесь люди появились, и нет для них ничего естественней и привычней Земли. По ней тосковали там Отец и Мама. И Сестренке Земля-1 нравится больше, чем далекая Земля-2.
Один он уже вскоре начал тосковать по ней. Еще в горах — до того, как появились в большом мире. По ее безмолвным, безлюдным просторам и молодым лесам — по всему, что было привычно и предельно понятно.
Много прекрасного на Земле. Здесь его Лейли. Его товарищи. Скоро появится маленький, которого родит Лейли.
Но здесь же и проблемы, которых не было раньше. Как все просто и понятно было там, на Земле-2. И все, что тогда говорил Отец, не вызывало сомнений. Здесь, на Земле, многое оказалось не таким, как издали: при близком знакомстве былая уверенность в том, что он прежде знал, стала зыбкой.
Отец так и не поговорил с ним после похорон Малыша. По горло был занят, да и у него самого пропало острое желание. Хотелось почему-то попробовать разобраться самому. Понять, почему прав Отец, в чем он, в общем-то, не сомневался.
Но это желание не было главным: Арг, с которым он виделся часто, говорил о скором начале строительства суперэкспресса. Полет обратно, на Землю-2, с большим количеством поселенцев — это занимало в первую очередь его мысли: он присматривался ко всему, что могло понадобиться, быть полезным там; намечал, что необходимо будет изучить до отлета.
… Отец все же ответил ему. Сейчас. Этой историей. Вольно или невольно сказал ему главное. Он понял, что не все лежит на поверхности: чтобы постигнуть по-настоящему, надо заглянуть глубже. Был поражен, услышав, что Мама тоже сказала когда-то: «Они ужасно примитивны. Они тупы и совершенно бесчувственны». Это ясно: он был не прав, когда после единственного соприкосновения с ними стал думать так же. Не прав — правы Лал Старший, Отец, Мама.
Но ясно было и другое: несмотря на правоту, дело, которому они себя целиком отдали, не сможет стать главным для него. То, чему он может посвятить себя — Земля-2, прекрасная, еще безлюдная. Дело его родителей — не станет его делом: он не отвергает учение Лала Старшего, но и не сможет стать соратником Отца. Просто, оказывается, у них разные пути в жизни, и ни один из них не может иначе.
Это наполняло горечью. До сих пор он не представлял себя отдельно от них: от Отца и Мамы; был с ними единым целым, даже когда в его жизнь вошла Лейли. И в будущем — все рисовалось вместе: Земля-2 и родители с Сестренкой — они все вернутся туда. И Лейли с ними.
Теперь понятно, что это не так: он не сможет, не станет ждать, пока они добьются победы идей Лала Старшего; они — не улетят, не добившись ее, не доведя до конца главное свое дело. Долго — наверняка, долго. И может быть, уже никогда не покинут Землю. Значит, придется расстаться: надолго — или навсегда. Только Лейли улетит с ним. Сестренка? Вряд ли. Она останется с Родителями.