Данэя
Шрифт:
— Сеньора, не утомит ли тебя разговор?
— Никоим образом. Наоборот!
— Пожалуйста! — он включил связь.
Лейли никак не ожидала увидеть ее на своем экране: сразу вздрогнула.
— О, Эя!
— Здравствуй, Лейли! Я рада видеть тебя.
— И ты здравствуй, Эя! Как ваше здоровье?
— По-моему, уже в полном порядке. Нам здесь уже надоело. Так хочется увидеть всех друзей!
— И мне вас.
— Ты хочешь расспросить о Лале: я знаю.
— Да. — Вид у нее был грустный.
— Знаешь, что? Я сейчас попрошу разрешение на твое посещение.
Лейли сидела, не двигаясь; ждала, веря и не веря, что произойдет невероятное. И лишь когда экран засветился, и Эя сказала: «Все в порядке: я их уговорила. Прилетай: сейчас!», она заторопилась, вспомнив, что не одета. Отдала команду роботу достать из хранилища нужную одежду и украшения, вызвала кабину — и наспех заколов волосы, накинула плащ поверх домашней туники, укатила на аэродром.
Туалетом занялась в ракетоплане — его вел автопилот. На это ушло не много времени — слишком мало, чтобы занять ее, отвлечь чуть от томительного ожидания, от которого, казалось, можно было задохнуться.
Эя с балкона видела, как появился в небе ракетоплан. Сделав разворот, он сел. Женщина в черном развевающемся платье медленно двигалась к дому. Эя быстро пошла ей навстречу. Она была рада гостье: карантин, казалось, длился целую вечность.
Лейли — друг Лала: значит и их друг. И одна из самых любимых ее актрис. До чего же она красива: недаром Сын там, на Земле-2, последнее время аж не дышал, когда она была на экране. Но глаза ее печальны.
Эя взяла ее за руки:
— Все будут рады тебе. Дан с детьми отправился в горы. Но они должны скоро вернуться: ушли давно — до того, как мы с тобой связались. Они ничего не знают — ну и пусть: я ничего не сообщу им — твой прилет будет для них сюрпризом. А мы пока поговорим: я так соскучилась по общению.
— Я очень ждала вас.
— С Лалом.
Лейли молча кивнула.
— Я понимаю, — Эя тоже замолчала, и Лейли была рада, что не надо ничего говорить. — Это страшная потеря. Не только для нас. Для всех. Он был удивительный. Единственный, кто понимал, какими должны быть люди.
— Да.
— Он сообщил нам незадолго до своей гибели чрезвычайно важные вещи.
Лейли едва слышала ее, но Эя, к счастью, этого не видела. Они сидели на камнях возле дома.
— Вот и он!
Лейли подняла голову: на тропе, ведущей с горы к дому, появился человек. Дан!
Дан! Она вся напряглась. Он смотрел в их сторону, приставив ладонь ко лбу: солнце било ему в глаза.
— Отец! Оте-ец!
И когда он медленно пошел к ним, Лейли побледнела так, что Эя не могла это не заметить. Что-то больно толкнуло сердце. Неужели…? Она не могла и думать о том, что еще какая-то женщина есть в жизни Дана.
Да, раньше ей это было безразлично: как и всем. Раньше! Слишком много лет они были вместе и слишком много вместе пережили. Вместе, все время вместе. И дети…
— Здравствуй, Лейли!
— Здравствуй, Дан!
Она попрежнему красива, невероятно. Прекрасна, как богиня. Такая же — как тогда, на озере.
Эя
Но и тогда он без грусти расстался с Лейли — сейчас без волнения встретился с ней. Эя…
Нет: Мама — она для него единственная из всех женщин. На Земле, во всей Вселенной. Близкая настолько, что трудно понять, где кончается он, и начинается она. И без нее невозможно ни жить, ни дышать: никакая близость с другой, даже красивейшей из всех — Лейли, невозможна для него.
Так, значит, он больше не свободен? Не может то, что раньше? Да! Ну и что? Не может — потому, что не хочет поступиться и частицей того, чем обладает: своим чувством к Маме и ее к нему, неразрывной слитностью их и детей — детям было бы неприятно, если бы еще кто-то, кроме Мамы, существовал для него. Эта его, по прежним понятиям, несвобода — неотделима от того, каким он стал; она подлинная свобода, в самом высоком человеческом смысле: нежелание хоть сколько-нибудь замутить то светлое, от чего счастлив он — доподлинно счастлив. Он, такой как есть теперь, не может и не хочет быть иным. Он сам. Мама, может быть, и не стала бы, пользуясь старинным выражение, ревновать…
Но она бледна, молчит. Ну да — она теперь все видит: и она теперь, как он — не такая, как все.
— Мама, они идут следом, — сказал он. Ей сразу стало легче дышать: все в порядке. Они взглянули друг другу в глаза, улыбнулись.
— Лейли, ты сейчас увидишь наших детей, — сказала Эя.
— Я очень хочу их увидеть, — тихо ответила Лейли.
Слишком ясно было, что надеяться ей не на что: они были, как те — живущие вместе долгие годы. Ей достаточно было увидеть, как они глядят друг на друга, услышать, как они называют один другого.
А на нее он смотрит спокойно. Ей нет и не может быть места рядом с ним. И если бы было возможно, она сейчас сразу бы улетела.
— Вот они!
По тропинке шел высокий юноша, неся на спине девочку, обнимавшую его за шею. Нес он ее, казалось, без всякого напряжения.
— Слезай! — сказал он, подойдя. Девочка соскочила на землю.
Они сложили ладони перед грудью, приветствуя Лейли.
— Опять балуешь ее?
— Сестренка устала, мама. Еле ползла.
— Ну да! Просто он хотел похвастать своей силой. Мне не жалко — пусть несет, если хочется.
Эя, улыбаясь, смотрела на них:
— Наши дети.
— А мы тебя знаем, сеньора.
— Да?
— Да: у нас были фильмы с твоим участием. Брат их больше всего любил.
Лейли посмотрела на юношу, стоявшего молча перед ней, потупив глаза. Лишь время от времени он поднимал их, бросая на нее взгляд, и в эти моменты она заметила, что они у него широко раскрыты: казалось, он ошеломлен тем, что видит ее. Густая краска заливала его лицо.
— Как удивительно он похож на тебя, Эя.