Данэя
Шрифт:
— Ну да? Расскажешь?
— Самым подробным образом. Но, подозреваю, не сейчас: у тебя, конечно, как всегда, нет времени.
— Ох! В несколько словах сейчас можешь?
— Они много говорили о Лале. Ты помнишь, я ведь столько сыграла в его фильмах.
— Ну, еще бы!
— Какие вещи писал и ставил он: какой глубины и остроты!
— А как они многих бесили! Так они дали тебе что-нибудь из не поставленных его вещей?
— Нет.
— Будешь искать?
— Уже есть. То, что мне подходит: то, что собирается ставить
— Вдвоем с ним? Я думаю, он не откажется ставить ее вместе с тобой: у вас когда-то это получилось. И играть в ней будешь?
— Обязательно.
— Значит, то?
— То: точно.
— Ну, тогда благословляю. А ассистент-то твой, действительно, справляется.
— Смотри, и актеры с ним чувствуют себя куда уверенней. Я их вчера просто задергала, — сама не знала, что мне надо.
— Ладно! Можешь дальше меня не уговаривать. Я же уже сказал: благословляю. Удачи! — он поцеловал ей руку и вышел.
Итак, эта гора спала с ее плеч. Она ждала худшего: что его придется долго уговаривать.
Она еще немного посидела, наблюдая за репетицией. Потом сказала:
— Продолжайте без меня! — и вышла в коридор.
Быстро шла, погруженная в свои мысли, и не заметила, как налетела на Риту.
— Ой! — вскрикнула та, хватаясь за нее руками, чтобы не упасть.
— Прости, я тебя чуть не сшибла!
Рита засмеялась:
— Ты неслась так стремительно!
— Я задумалась.
— Ты еще все под впечатлением своего посещения самой необычной пары людей на Земле?
— Почему ты так думаешь?
— Сужу по себе. Вчера в меня бес, что ли, вселился, как говорили в старину: стала с тобой спорить, помешала рассказать о них побольше. Так злюсь на себя: я же актриса — мне надо лучше, глубже знать людей вообще, а таких необыкновенных, как Дан и Эя, тем более. Ты сердишься на меня, сеньора?
— Пустяки.
— Я стала опровергать то, что не знаю. А я хочу это знать.
— Ну, что ж. Я смогу тебе позже о них еще рассказать: сейчас мне надо увидеть Поля.
— Я видела: он зашел в просмотровый зал. Можно мне пойти с тобой?
— Ты свободна?
— Да. Репетиция у меня рано кончилась, в спектакле я вечером не занята. Только — я вам не помешаю?
— Если будешь вести себя смирно.
— Чтоб мне провалиться на ближайшем спектакле!
…Поль сидел у включенного голографа.
— Поль!
— Тсс! Смотрите!
«Все — или ничего!», говорит Бранд. Его жена, Агнес, перебирает детские вещи — своего умершего ребенка. Которого можно было спасти, уехав из деревни в мрачном ущелье. Но Бранд прест, священник, этой деревни: он не имел права ради себя и своего ребенка покинуть паству, он не счел возможным нарушить свой долг. И его жена — свой: не оставить его одного.
«Вещи моего мальчишки». Это все, что осталось от него. Но приходит цыганка с закутанным в лохмотья ребенком и жадно выпрашивает для него дорогие Агнес
Агнес отдала все, все без остатка. И она умирает, — Бранд остается один.
Поль включает общий свет, не отключая голограмму, в которой застыл неподвижный Бранд. Слезы дрожат на щеках Лейли. И Рита — чувствует, что взволнована.
— А? «Все — или ничего!» Вот так, и никак иначе! Что может сравниться с этим из всего, что мы сейчас играем?
— Ее — надо ставить!
— Ты тоже считаешь? Я брежу этой пьесой.
— Но, думаю, надо дать ей современную трактовку.
— Пропади все пропадом, если я не думаю так же! Буду искать, найду прототипы для нее.
— Я знаю, кто может послужить ими.
— Лейли!
— И вообще, я шла к тебе, чтобы предложить совместную постановку ее. Ты — не против?
— Я?! Еще спрашиваешь!
— Вот и прекрасно! Но роль Агнес я хочу взять себе.
— Ну: тогда вообще… — он не находил слов. — Когда — начнем?
— Хоть сегодня.
— Правда? Обедаем — и сразу за работу?
— Именно.
— Да, а прототипы? Ты, действительно — уже знаешь их? Кто?
— Астронавты: погибший Лал, вернувшиеся Дан и Эя — я два дня назад виделась с ними.
— Они — какие? Жутко интересно!
— Более чем. Я расскажу о них, с этого и начнем. Кстати и Рита хотела послушать, так что буду рассказывать сразу обоим.
— Тогда быстрей — обедать!
Он был так возбужден, что говорил даже за едой, которая отняла совсем мало времени.
— Поедем в парк, — предложила Рита.
Они шли по густым аллеям, уходя все дальше. Огромные старые деревья своей тенью спасали от палящего зноя. Стояла тишина: в полном безветрии не колыхался ни один листок, не было слышно птиц, спрятавшихся от зноя.
Лейли говорила, а Поль и Рита слушали, не задавая поначалу вопросов, боясь упустить хоть одно слово. Микрофончики их радиобраслетов были включены: с разрешения Лейли ее рассказ записывался.
Лейли рассказывала подробно. О том, как прилетев, увидела детей; о душевной обстановке этой столь непривычной группы — семьи. Потом рассказ Эи о детях; затем о Лале, о его гибели.
— Значит, дети обязаны своим появлением на свет ему? — переспросил Поль. — Но только ли это имел он в виду, крикнув в момент гибели: «Не забудь!»?
— Они рассказали о Лале что-то еще? — добавила Рита.
— Да. Просто я об этом почти не думала. И помню хуже того, что уже рассказала.
Действительно, ей очень трудно было припомнить то, что Дан говорил о социальных взглядах Лала. Последовательно и четко излагаемые Даном, они звучали убедительно, но все же воспринимались ею не слишком глубоко, потому что были далеки от того, что ее мучило.