Даниил Галицкий. Первый русский король
Шрифт:
– Хм… я знал, что ты великолепный полководец, багатур, но ты еще и умный! – Хан обернулся к сидевшему молча Субедею. – Такому умнику нельзя позволить погибнуть!
Сказал так, чтобы толмач понял, для чьих ушей слова, и переводить не стал. И тут Батый испытал еще одно потрясение – Александр спокойно ответил:
– Благодарю, что считаешь меня умником.
Хан вскинул на него подозрительно заблестевшие глаза:
– Ты нашу речь понимаешь? К чему тогда толмач?
– Понимаю, но сам говорю плохо, не научился
Батый сверлил Александра взглядом, словно испытывая, но тот не смутился. Он действительно понимал, но почти не говорил сам, не привык.
– Хорошо, учись пока. Когда научишься, поговорим!
Это было сказано приказным тоном, не терпящим возражений. Александр решил пока не противиться, ему самому хотелось посмотреть, как живет это огромное войско.
Шли неделя за неделей, Батый познакомил братьев со своим сыном Сартаком и старался, чтобы они подружились, но, когда отпустит домой, не говорил. Александру надоело, и он попытался узнать через Сартака. Тот замотал головой:
– Тебе в Каракорум нельзя, Туракину отравили, но там Гуюк. Они с отцом ненавидят друг дружку, и Гуюк ненавидит всех, кто с отцом. Сиди пока.
– Да я не собираюсь в Каракорум, домой пора, дела есть…
– Я поговорю с отцом…
Видно, поговорил, потому что Батый снова позвал к себе, но не в шатер, а на охоту, туда, где их подслушать трудно.
Они сидели на разостланном прямо на земле ковре и пили кумыс, к которому Александр довольно легко привык. Верные нукеры стояли достаточно далеко, чтобы ничего не слышать, но достаточно близко, чтобы никого не подпустить.
Глаза Батыя впились в лицо молодого князя:
– Я не верю, что твоего отца отравила Туракина-хатун. Она, конечно, женщина, а женщины все подвержены страстям, но Туракина умная женщина, у которой страсть никогда не мешала делу. Ярослав был нужен и мне, и Туракине. Это не она.
Хан замолчал, но что-то в его молчании было такое, что заставило и Ярославича не проронить ни слова, Батый словно не договорил и пока прикидывал, стоит ли вообще договаривать.
Александр уже понял, что монголы народ особенный, с ними торопиться и пустые слова произносить никак нельзя. Он не зря молчал, Батый заговорил сам:
– Будешь в Каракоруме, не пытайся вызнать кто, сам обратно не вернешься. Понимаю, что горько, но терпи, если выжить хочешь.
Ярославич понял, что удостоился особой заботы и откровенности Батыя, и в знак благодарности склонил голову:
– Сделаю, как советуешь, хан.
– Будь осторожен с твоими единоверцами, подозреваю, что их вина во многом. Иди.
Все, больше Батый не желал говорить ничего, и настаивать не стоило. Александр, коротко кивнув, поднялся. По отношению к тем, кого уважал, хан первым поворачивался спиной, не заставляя ползать задом наперед, так и с Александром.
Невеселым получился разговор, понятно, что Батый знал много больше, чем говорил,
– Пока возвращайся домой, в Каракорум поедешь позже, я скажу когда. Только будь осторожен и дома, не сделай лишнего…
О чем это он? Но князь уже знал, что Батый ничего не говорит зря, надо прислушаться.
Хан знал, о чем вел речь, он вообще, видно, знал больше, чем думали и русские, и даже папские послы. Не только у папы была разведка в Каракоруме и Сарае, но и у Батыя своя в Европе тоже.
В начале весны к Александру в Новгород прибыли странные гости, назвались легатами папы римского Иннокентия IV, говорили, что привезли буллу для герцога Суздальского Александра.
– Чего?! – вытаращился на них толмач Михайло, которого спешно позвали на княжий двор. Сам князь уже отбыл сначала во Владимир, а потом вместе с братом Андреем в Сарай, Батый позвал, видно, что-то случилось. – К какому герцогу?! У нас отродясь таких не бывало! Ошиблись, может, вам в Литву надо или в Швецию? Проводить?
– Нет, мы к князю Александру с посланием от папы Иннокентия IV.
Михайло чуть не сказал: «А по мне, хоть пятого», но вовремя сдержался. Выглядели эти легаты по крайней мере смешно. И как в таком виде можно отправляться в путь да еще и по Руси?! Одеты легко, видно, промерзли за дорогу, как собаки, под черными широкополыми шляпами женские платы, чтобы уши не отвалились, черные одежды оборваны, зато гонору…
Толмач развел руками:
– Нет князя Александра, уехал в Сарай к Батыю. Придется подождать, когда вернется. Проходите пока в дом.
Конечно, гостей обогрели, накормили, позвали в баню, но те не пошли, пришлось притащить большую бадью в комнату и нагреть воды в котле. Эти два дурня мылись, по очереди залезая в бадью, а потом поливая сверху водичкой из ковшика. Беда не в том, что наплескали по полу, а в том, что и не вымылись вовсе, разве только мочалом по телу повозили… Нет чтобы веничком да с парком, а потом в холодную водицу и снова веничком!.. В общем, новгородцы решили, что легаты дурни, а потому ничего путного вообще сказать не могут.
Но так решили слуги, а вот владыка Спиридон, к которому Михайло срочно отправил весточку о странных гостях, решил иначе. Он прислал для разговора своего помощника Далмата, сам отговорившись недугом. Далмат латынь хорошо знал, ему и толмач ни к чему, и поспорить сможет, если что.
Спорить не пришлось, странные гости назвались кардиналами Гемонтом и Галдом, сообщили, что присланы от римского папы к князю Александру, как самому сильному из русских князей (Далмат мысленно усмехнулся: знают о гибели Ярослава!) с буллой от папы Иннокентия, продолжающей переписку с отцом князя Ярославом Всеволодовичем.