Данте

Мережковский Дмитрий Сергеевич

От временного к вечному придя,Каким я поражен был изумленьем! [514]

И в той надгробной часовне, где, под золотыми звездами в глубоко синей ночной синеве четырех небесных сводов, покоятся в двух исполинских гробах римская императрица Галла Плацидия и супруг ее, последний римский император Запада, Валентиниан III, — с каким удивлением бесконечным увидел Данте, в полукруглой мозаике, над входом в часовню, Доброго Пастыря с юношески безусым и безбородым лицом, напоминавшим Орфея. Крест, вместо кифары, держит Он в левой руке, а правую — лижет одна из овец, пасущихся на цветущем лугу, под вечерним небом, таким же ясным, как божественное лицо Пастуха. Данте, может быть, и сам не знал, страшен ли для него или желанен этот невиданный, неузнанный, не Восточный

и не Западный, а соединяющий Запад с Востоком, грядущий, Вселенский Христос.

514

Par. XXXI 37.

Но всего удивительнее был свет базилик, проникающий сквозь прозрачно-тонкие, в окнах, дощечки алебастра, золотисто-желтый и теплый, как мед на солнце, ни на что земное не похожий, не дробимый в лучи и теней не кидающий свет как бы нездешнего Солнца — Агнца.

Не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном…

Ибо светильник их — Агнец. (Отк. 22, 5; 21, 23).

Маленький, сгорбленный, седой старичок (Данте узнала ли бы в нем не только Джемма, но и сама Беатриче?), стоя на коленях между исполинскими столпами такого же, как тот невиданный свет, золотисто-желтого мрамора, под главным сводом над жертвенником, в базилике св. Виталия, поднял глаза к изображенному в круглой мозаике на самом верху свода, таинственному, от создания мира закланному Агнцу, и светлые тихие слезы лились по лицу старичка. [515] Может быть, только теперь понял Данте, какое чудо Божественного Промысла совершилось над ним; понял, что значит:

515

Ib., 5.

Пить мучеников сладкую полынь. [516]

Горькие травы нужны пчелам, чтобы извлечь из них сладчайший мед; так и ему нужны были все муки его, чтобы извлечь из них сладость Божественной Песни. И греясь в теплоте нездешнего Солнца — Агнца, как греется на утреннем солнце окоченевшая от ночного заморозка пчела, оттаивало леденевшее столько лет, в вечных льдах, сердце Данте. И только теперь, в этом невиданном свете, увидел он Рай.

516

Purg. XXIII, 86.

…Таков был этот Свет,Что, если б от него отвел я очи,То слепотою был бы поражен.Но выносить его я мог тем легче,Чем дольше на него смотрел. О, БлагодатьНеисчерпаемая, ты далаМне силу так вперить мой взор в тот Свет,Что до конца исполнилось виденье! [517]

Если видеть Неизреченного лицом к лицу есть величайшее блаженство, какое может испытать человек на земле, но не может вынести, не умерев, то Данте его испытал в видении Рая и, может быть, умер от него.

517

Par ХХХIII, 76.

Узнанного на небе он уже никогда не забудет на земле.На пройденные сферы оглянувшись,Увидел я под ними шар земной —Песчинку жалкую, и усмехнулсяЕе ничтожеству…И между тем, как я, влекомый вечнымСозвездьем Близнецов вращался, — весь,От гор и до морей, являлся мнеКомочек грязи той, что делает такимиНас лютыми в борьбе из-за нее.И обратил я вновь глаза к глазам прекрасным, [518]

518

Par. XXII, 133.

— к возносившим его «выше сфер высочайших», глазам Беатриче. [519]

Данте начал писать «Рай» еще до Равенны, но кончил его только здесь, в три-четыре последних года жизни. Все эти годы длилось видение Рая, самое ясное и, может

быть, самое близкое к тому, что действительно есть рай. Но, дописав последний стих последней песни:

Любовь, что движет солнце и другие звезды, —

проснулся от этого видения, сошел с неба на землю и продолжал на ней жить, — с каким чувством, — об этом он сам говорит:

519

V. N. XLI.

…Не знаю, долго ли ещеЯ проживу, но чем скорей сюда вернусь,Тем лучше.«Сюда» — из этого мира в тот, из временной чужбины вечную родину.О, Беатриче, ты — моя надежда;Ты для моего спасенья в ад сошла…Ты сделала меня, раба, свободным…Освободи же до конца,Чтоб дух, от плоти разрешенный,К тебе вознесся!

Эта молитва скоро исполнилась: Данте освобожден был тем, что казалось людям смертью его, но было для него самого вечною жизнью — Раем.

XIX. РАЙ

Данте не был одинок в Равенне, или казалось, что не был:

двое старших сыновей, Пьетро и Джьякопо, приехали к отцу из Вероны; приехала и дочь, Антония, из Флоренции. [520] Судя по тому, что, девушкой, она покинула мать, чтобы приехать к отцу, а после его смерти постриглась в одной из равеннских обителей, под именем, для них обоих святым, Беатриче, — она любила отца, и была им любима больше всех детей. [521] Были у него и ученики, в Равеннской высшей школе, подобии Университета, Studio Pubblico, где согласился он быть учителем итальянского «народного» языка, vulgare, и поэзии, может быть, для того, чтобы самому зарабатывать хлеб; хотя и не горек был ему хлеб великодушного хозяина, а свой все-таки слаще, и, может быть, догадавшись о том, Гвидо предложил ему этот заработок. [522]

520

Ricci, p. 63 — C. Balbo, p. 415.

521

Ricci, p. 251–290 — Passerini, p. 116–177.

522

Ricci, p. 82–86.

Были у него и друзья: два нотариуса, сер Пьетро Джиардино и сер Менгино Меццани (Menghino Mezzani), городской врач, Фидуччи дэ Милотти (Fiduccio de Milotti) и, вероятно, многие другие. Кое-кто из них пописывал стишки и почитывал «Комедию». [523] Все они были, кажется, хорошие люди, благоговейные почитатели Данте, преданные ему душой и телом. Но в самом глубоком и дорогом для него он был им не понятен и не нужен. А если бы они его поняли, то, может быть, огорчились бы, или испугались, как дети пугаются незнакомого человека со страшным лицом.

523

Ib.. p. 255, 101.

Как непонятен и неизвестен был Данте самым близким людям, даже родным, видно по двум составленным его сыновьями, — Пьетро, ученым законоведом, и Джьякопо, ученым каноником, — огромным схоластическим истолкованиям «Комедии», где не сумели они сказать ничего, кроме общих мест и ученых пустяков. [524] Видно это также из того, что, когда, по смерти Данте, тринадцать последних песен «Рая» считались потерянными, Пьетро и Джьякопо вздумали присочинить их от себя, что справедливо называет Боккачио «самомнением глупейшим». [525] Мало скромности и в том плохеньком сонете, посвященном Гвидо Новелло, где Джьякопо Алигьери, посылая ему первый полный список «Комедии», называет ее «своей сестрой», mia sorella, потому что один отец у них обоих — Данте. [526]

524

Passerini, p. 114.

525

Boccaccio. Vita (Solerti, p. 58).

526

Ricci, p. 172 — L. Rocca. Di Alcuni commenti (1891), p. 34.