Данте

Вейфер Рихард

Данте тут же выразил готовность и отправился во Дворец Совета.

Джемма вздохнула:

— Берегись, теперь тебя привлекут к ответу, поскольку ты выступал против Папы!

— Напротив! — утешил ее муж. — Подеста намерен просить меня о какой-то любезности, иначе его приглашение не было бы столь учтивым.

— Если так, это еще хуже! Когда господа в Совете что-то поручают тебе, значит, это опасное дело, за которое больше никто не берется!

Данте посмеялся над мрачными предчувствиями жены:

— Ты во всем видишь только плохое, Джемма! Вот посмотришь, когда я вернусь, ты сама посмеешься над своими

необоснованными опасениями!

Но донне Джемме оказалось не до смеха: спустя час она услышала, что ее супруга обязали в составе особой миссии отправиться к папскому двору в качестве посланника республики Флоренция, чтобы выразить протест против изменнических происков черных и переубедить святого отца в пользу белых.

— Видишь, предчувствие не обмануло меня! Тебе придется скомпрометировать себя, когда у других не хватает мужества!

— Джемма, что ты говоришь! — рассердился Данте. — Я же не один получил это поручение. Кроме меня на аудиенцию в Рим едут Мазо Минербетти и Корацца да Синья.

Но жена не успокоилась:

— С тобой, правда, поедут и другие. Но до них Папе Бонифацию нет никакого дела — только до тебя. Уж не думаешь ли ты, что он беспрепятственно позволит тебе вернуться домой! Он бросит тебя в подвал, как это уже было с другими!

Данте пожал плечами и промолчал. Недоверие жены так вдруг не рассеешь. Но разве Джемма не права, задавал он себе вопрос в глубине души. Хотя ее мало интересуют дела большого света, она обладает тонким природным чутьем, позволяющим предугадывать опасности, которые подстерегают ее мужа в его политической деятельности. Она нервничала бы еще больше, если бы только знала то, что было известно ее мужу: что именно Папа Бонифаций повелел бросить в подвал монаха Якопо да Тоди за его непристойную критику святого отца — того самого монаха, который к празднику Семи скорбей Марии сочинил замечательную песнь «Стояла скорбная мать!». Да, отправляться посланником в Латеран для Данте Алигьери небезопасно, но и отказаться от возложенной на него миссии было совершенно невозможно! В конце концов, все мы находимся под защитой Всевышнего! Остается уповать только на Него! Может быть, Он, не позволивший львам причинить вред отданному им на съедение пророку Даниилу, защитит и поэта от высокомерного епископа Рима!

Трое флорентийских посланников прибыли в Рим, обуреваемые смешанными чувствами: выжидательного любопытства и тягостной озабоченности. На площади перед старой папской резиденцией (лишь по возвращении пап из Авиньона резиденцией был выбран Ватикан), Латераном, Мазо Минербетти предложил сперва сходить в капеллу со святой лестницей и несколько раз прочитать «Аве Мария!». Его спутники согласились, и флорентийские мужи поднялись на коленях по святой лестнице, насчитывавшей двадцать восемь мраморных ступеней. Как повествует благочестивое предание, именно с этой лестницы, когда она еще находилась перед дворцом прокуратора Пилата в Иерусалиме, и начал свой путь страданий Христос. Укрепившие свой дух молитвой и проинструктированные папским камердинером, трое мужчин вскоре оказались в роскошном зале Латеранского дворца, предназначенного для аудиенций.

Святой отец Бонифаций VIII восседал на высоком троне. Его рассерженное лицо не предвещало ничего хорошего. Следуя полученным инструкциям, все трое флорентийцев разом опустились

на колени перед подножием трона. Первым правую туфлю наместника Христа, слегка выдвинутую вперед, поцеловал Данте. Сверкающий рубин, украшавший туфлю Папы, показался коленопреклоненному поэту злобно горящим глазом. Легкий толчок в руку напомнил Данте, что и его земляки жаждут удостоиться той же чести.

— Встаньте! — услышали они резкий голос старого человека, энергии которого мог позавидовать, пожалуй, молодой.

«Так вот он, значит, какой, Бонифаций! — подумал Данте Алигьери. — Бонифаций, которому я в прошлом году поклонялся только издали в числе многих других паломников как дарователю спасения. Бонифаций — враг Флоренции, а значит, и мой враг!»

Данте решил быть начеку. Словно чутким овчаркам, представителям Флоренции предстояло оберегать свое стадо от нападок кровожадного, злого волка.

Может быть, волк облачится в овечью шкуру, чтобы скрыть свою натуру хищника?

Посланцы услышали прогремевшие над ними сердитые слова:

— Что вы себе позволяете, флорентийцы? Вы осмеливаетесь диктовать мне условия, хотите бросить тень подозрения на черных, которых я одарил своим доверием, как благочестивых и искренних христиан!

Волк пренебрег овечьей шкурой! Он проглатывает свои жертвы, не потрудившись даже надеть личину дружелюбия!

— Почему вы так упорствуете? Вы должны повиноваться, и ничего больше! Только таким путем вы принесете счастье родному городу! Покоритесь мне, потому что, говорю вам, я только и думаю, чтобы у вас воцарился мир! Один из вас пусть останется здесь… вот этот! Как твое имя?

— Данте Алигьери, святой отец!

— Ты и останешься. Остальные могут возвращаться во Флоренцию. Даю вам свое апостольское благословение, если вам удастся осуществить мою волю.

Данте почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Вот как обращается епископ Рима с посланниками свободного города! Разве можно оставить это без ответа! Но как только Данте собрался возразить, Папа жестом дал понять, что аудиенция окончена, и оба других посланника уже почтительно прощались с Папой, отвешивая низкие поклоны. Третьему из них тоже ничего больше не оставалось, как удалиться!

Удалиться, как побитая собака!

Правда, в голове у Данте промелькнула мысль: «Если уж мне суждено остаться здесь, я всегда успею высказать Папе свое мнение!» Но он тут же убедился, что рассчитывать на это — не более чем самообман. Папа вообще не допустит своего оппонента к себе, а даже если бы это и случилось, кто во Флоренции поверил бы, что один из трех посланников города задним числом энергично пытался отстоять его честь? Подходящий момент для этого представлялся только что, всего минуту назад!

На улице разгневанный Данте в отчаянии обратился к своим землякам:

— Почему мы допустили все это? Нам следовало протестовать!

Мазо Минербетти, страдающий одышкой низенький человек, сказал, боязливо озираясь по сторонам:

— Ради Святой Девы, будьте осторожны, мессер Данте! Здесь у стен повсюду есть уши!

Но тут появился молодой человек в пестрой униформе и со снисходительной учтивостью поинтересовался:

— Кто из вас, господа, мессер Данте Алигьери? Это вы? Мне поручено исполнить почетный долг и проводить вас как гостя его святейшества в ваши комнаты!