Дао де Дзин
Шрифт:
Ле-цзы вошел в комнату учителя, обливаясь слезами, и передал ему слова колдуна.
Ху-цзы сказал: "Я только что показался ему в образе Земли, притаился в незыблемом, но вовеки подвижном. Ему же, верно, привиделось, что жизненной силе во мне прегражден Путь. Приведи его ко мне еще раз".
На следующий день колдун вновь пришел к Ху-цзы, а уходя, сказал Ле-цзы: "Счастье, что твой учитель встретился со мной. Ему сегодня намного лучше! Он совсем ожил! Я вижу, что жизненные силы в нем свободны". Ле-цзы передал слова колдуна учителю, и тот сказал: "На сей раз я предстал
На следующий день колдун вновь пришел к Ху-цзы и, выйдя от него, сказал Ле-цзы: "Учитель твой так переменчив! Я не могу разгадать его облик. Подождем, пока он успокоится, и я снова осмотрю его". Ле-цзы передал слова колдуна учителю, и тот сказал: "Я предстал ему Великой Пустотой, которую ничто не одолеет. И вот он узрел во мне глубочайший исток жизненных сил. Ибо и в стоячей, и в текучей воде есть темные глубины, и насчитывается их всего девять, а показал я только три. Пусть он придет еще раз".
На следующий день колдун снова пришел к Ху-цзы, но не успел он усесться на своем сиденье, как в смятении вскочил и выбежал вон. "Догони его!" -крикнул Ху-цзы ученику. Ле-цзы побежал за колдуном, да так и не догнал его. А Ху-цзы сказал: "На сей раз я показал ему свой изначальный образ -- каким я был до того. как вышел из своего предка. Я предстал перед ним пустым, неосязаемо-податливым; невдомек ему было, кто я и что я такое, вот и показалось ему, что он скользит в бездну и плывет свободно по лону вод. Поэтому он убежал от меня".
Тут Ле-цзы понял, что еще и не начинал учиться. Он вернулся домой и три года не показывался на людях.
Сам готовил еду для жены.
Свиней кормил, как гостей.
Дела мира знать не хотел.
Роскошь презрел, возлюбил простоту.
Возвышался один, словно ком земли.
Не держался правил, смотрел в глубь себя [18].
Ле-цзы отправился в царство Ци, но с полпути повернул назад и встретил на дороге Бохуня-Безвестного, который спросил его, почему он возвращается домой.
– - Я испугался!
– - Чего же вы испугались?
– - Я ел в десятке харчевен, и в пяти мне подавали раньше всех.
– - Если это все, то чего же тут страшного?
– - Когда внутренняя цельность в человеке еще не окрепла, она просачивается наружу и создает вокруг него свечение, которое трогает сердца окружающих и заставляет их почитать такого человека больше собственного отца и начальника. А это уже опасно. Ведь хозяин харчевни думает только о том, чтобы продать свой рис и похлебку, далеко идущих намерений у него нет. Если человек, который получает от меня так мало, ценит меня так высоко, то как же поступит властитель десяти тысяч колесниц, который отдает все свое время царству и все свои знания управлению? Правитель Ци пожалует мне какую-нибудь должность и будет ожидать, что я успешно справлюсь со своими обязанностями. Вот что встревожило меня.
– - Прекрасное наблюдение!
– - воскликнул Бохунь-Безвестный.
– - Но даже если вы останетесь дома, то другие люди
Некоторое время спустя Бохунь-Безвестный пришел к Ле-цзы и у дверей его дома увидел множество туфель, оставленных посетителями. Бохунь встал лицом на север, оперся на посох и прислонился к нему щекой. Постояв так немного, он вышел, не сказав ни слова. Привратник доложил об этом Ле-цзы. Тот бросился за ним вдогонку босиком, держа туфли в руке, и догнал его уже у ворот.
– - Поскольку вы пришли ко мне, уважаемый, не соблаговолите ли вы дать мне наставление?
– - обратился Ле-цзы к Бохуню-Безвестному.
– - Довольно!
– - ответил Бохунь-Безвестный.
– - Я уже сказал вам откровенно, что другие станут докучать вам просьбами. Так оно и вышло. И дело не в том, что вы можете позволить им делать это, а в том, что вы не можете запретить им поступать так. Для чего вам общение с этими людьми, мешающее вашему спокойствию? Если вы хотите произвести впечатление, это расстроит вашу внутреннюю гармонию и не принесет добрых плодов. Никто из ваших приятелей не скажет вам ничего дельного, все их пошлые слова -- словно яд. Если мы не стараемся друг друга пробудить, как мы будем мужать? [19]
Ян Чжу поехал на юг и добрался до царства Пэй. Когда Лао-цзы уезжал на запад, в царство Цинь, Ян Чжу вышел за город, чтобы поприветствовать его. Лао-цзы встал посередине дороги, подняв взор к небесам, и сказал со вздохом:
– - Когда-то я думал, что тебя можно чему-то научить, но сейчас я вижу, что это невозможно.
Ян Чжу ничего не ответил. Когда путники прибыли в его дом, он подал Лао-цзы полотенце, гребень и таз с водой для омовения. Сняв туфли за дверью, он на коленях подполз к Лао-цзы и сказал:
– - Учитель, только что вы подняли свой взор к небесам и сказали: "Когда-то я думал, что тебя можно чему-то научить, а сейчас вижу, что это невозможно". Ваш ученик хотел попросить вас разъяснить смысл этих слов, но вы все шли вперед, и я не посмел обратиться к вам с вопросом. Теперь же осмелюсь спросить вас, в чем моя ошибка?
Лао-цзы ответил:
– - Сколько высокомерия в твоем взгляде! Кто может ужиться с тобой?
Самая чистая белизна кажется чуть запачканной,
В совершенной добродетели как будто чего-то не хватает.
Ян Чжу переменился в лице и сказал: "Почтительно слушаюсь!"
Прежде Ян Чжу в каждой харчевне приветствовали и провожали жильцы, хозяин подавал ему сиденье, хозяйка подносила полотенце и гребень, сидевшие в доме уступали место на циновке, гревшиеся давали место у очага. Когда же он вернулся, постояльцы стали спорить с ним за место на циновке [20].
Ян-цзы путешествовал по царству Сун и остановился на ночлег в придорожной харчевне. У хозяина харчевни было две наложницы: одна красивая, другая уродливая. С дурнушкой он обращался почтительно, а с красавицей был груб. Когда Ян-цзы спросил о причине такого поведения, малолетний сын хозяина ответил: "Красавица думает о себе, что она красива, а мы не знаем, в чем ее красота. Дурнушка думает о себе, что она уродлива, но мы не знаем, в чем ее уродство".