Дар Божий
Шрифт:
Где один гриб, там и другой. Как грибы, одно следом за другим, пришло несколько писем. Ах какую прелесть таили эти белые конверты, с адресами, написанными незнакомыми почерками — наклонными, прямыми, крупными, мелкими и редкими. Первое письмо было скуууучным, от чувака, что мнил себя великим психологом. Шура споткнулась там на слове «бихевиоризм» и не стала выяснять, что это значит. Это просто ужасно, когда человек пишет тебе письмо и сразу начинает душить словом «бихевиоризм».
Хотя она и решила отвечать на все письма, но так получилось, что на первое так и не ответила, потому что купила конвертов для ответов ровно по числу писем, а потом один конверт испортила, и пришлось кого-то да ущемить.
И так завязалась переписка с некоторыми людьми, потом пришла пара писем с зоны, их ожидала участь психолога. А через Нюту Шура узнала, что оказывается живут в городе люди, которые слушают примерно ту же музыку, что и она, и тусуются они на Зеленке — в развалинах Зеленого театра, кинотеатра под открытым небом, а еще прежде — части дореволюционных времен крепости. На склонах Днепра, ниже станции метро «Арсенальная», на уступе меж двух опорных стен, зеленью и выщербленным кирпичом таилась эта Зеленка, и ходили странные слухи о творящихся там делах, помимо нефорских сборищ. «Замешана мистика», — писала Нюта Шуре, «Но в этом месте тебе нужно побывать самой».
Слышишь, самой?
От Нюты она узнала и про магазин на Володарского. На Сенной в «Вестерн Сандер» она и сама ездила, ведь адрес его был написан внутри вкладышей многих кассет.
Были письма от задумчивого мальчика Арлекина из Бучи, что под Киевом. Он, оказывается, раз в несколько лет приезжал в Киев, а так сидел в Буче. Шура слабо представляла себе, как выглядит Буча, знала, что вроде Ирпеня, то бишь сто лет назад это был дачный поселок, а потом пригородный. Арлекин восторженно рассказывал о даче Булгаковых именно в Буче, и об окрестностях, и том, что его мир — это громадная старая семейная библиотека, откуда он черпает познания для размышлений. Но в музыкальном плане задумчивый мальчик был неразвит, и когда Шура вытаскивала из почтового ящика два письма одновременно — от Арлекина и от Нюты, то первым делом распечатывала от Нюты, ведь там человек продвинутый, а еще может быть вложение — то распечатка текста песни с аккордами, то ксерокопия статьи о группе «Депеш Мод». А мальчик Арлекин вкладывал высушенный листик от дуба.
Взамен Шура посылала ксерокопии своих рассказов. Шаровые ксерокопии делала мама на работы. Иначе где взять столько денег? Рассказы были про страшный мир, похожий на Киев. Там правит господин Пуго. Одутловатый карлик, живет в шкафу в обычной городской квартире, у подчиненной им семьи. При помощи шахматной доски управляет людьми, связывая личности с фигурами. Бизнесмены, политики, милицейские чины. Играет Пуго сам с собой, за черных и белых, и ест печенье, которое ему приносит дочка хозяев квартиры, Маша. Она ходит в школу, родители на работу, и никому не рассказывают, что дома у них поселился Пуго, никому-никому.
Эти рассказы читала еще белая кошка Мариська. Шура подобрала ее котенком с помойки. И когда Мариська выросла, все думали, она только и умеет, что самоубийственно ходить по перилам балкона. А она самостоятельно освоила чтение.
Глава 9
Глядя на цирк с круглым куполом, Нюте иногда, только иногда приходило на ум, что там живут в клетках звери. Поэтому она не ходила в цирк. Но встречаясь с кем-то возле цирка, мысль про клетки уползала на задворки сознания и совсем отключалась, а иногда возвращалась вопросом — улыбки рядом с тюрьмой? — и снова уползала.
Без пять минут двенадцать. Шпиль-памятник со звездой, выше всего на площади. Квадратный универмаг «Украина» на другой стороне. Временами за ним, около трамвайной остановки, возникал стихийный рынок, родители Нюты называли его Евбазом, а по рассказам тёти Даши Нюта знала, что когда-то вся площадь,
К площади спускаются с горы улицы, подсоединяется с низины Лыбеди улицы, сбоку, спереди, со всех сторон. В глухой тишине подземных труб, под снующими машинами, мельтешащими ногами пешеходов, течет к Лыбеди в темноте холодная вода Афанасьевского ручья. Но по ее коллектору еще не лазают диггеры, диггеры совсем юны, и совсем еще не диггеры, хотя некоторые готовы начать, а иные начинают, и варятся в большом чародейском котле Зеленки.
Надо сходить туда на недельке — решила Нюта, и в это время перед ней появилась девушка, похожая на главную героиню «Москва слезам не верит» в молодости.
— Привет, ты Нюта? — как-то шибко слитно спросила она, и Нюта поняла, что это Шура, однако не поняла сначала, почему так быстро сказано. Это стало ясно позже, и когда Шура сама объяснила. Ведь заикание это такой идиотизм, что если говоришь, как кажется, не своей обычной речью, то нет запинок. Но эти партизанские методы приходится постоянно менять, потому что они очень быстро перестают действовать, или вообще срабатывают только раз.
Потом подтянулись — сверху, от Универа — Миша с Кирой. Все пошли на Володарского, и большей частью молчали или отвечали односложно, как это бывает в компании, где те кто не знакомы, чувствуют себя внешними ко взаимно знакомым. Последние это тоже ощущают и начинают болтать между собой, то ли для заполнения тишины, то ли чтобы втянуть вынужденных молчунов в разговор, но молчуны еще больше отстраняются.
Шура уже жалела, что пошла. Всегда ли друзья в переписке оказываются незнакомыми людьми при встрече? Унылый дом с подворотней поглядел на нее темными окнами и вздохнул. Внутри, от окна отпрянул старик в шаркающих тапках. Больше он никогда не увидит этих молодых людей внизу. Все изменилось. Старик помнил, как было внизу и вокруг еще тридцать лет назад. Выглядело как в центре где-нибудь возле Софиевской площади. Дома-красавцы, с коваными балконами, с узорами-финтифлюшками. А потом их сильно проредили, и уцелевших обрекли. Скоро, совсем скоро. Надеется не дожить.
— Табаком пахнет, — заметила Шура. Она хотела сказать шире, подробней, но мало ли что хотела? Хорошо хоть выдала два слова.
— Вон за забором табачная фабрика, — пояснила Нюта.
На улице — ни прохожих, ни машин, будто раннее утро. Навстречу двигалось несколько металлюг, и Нюта прищурилась — она плохо видела, а очков не носила — надеясь выцепить знакомых. Но это были какие-то левые парни.
— Я живу на Мичурина, — стал рассказывать Миша, — улица вроде этой, только частный сектор. Но что одинаково — тоже пусто, тоже не ходит никакой транспорт, и нет ни одного продуктового магазина. И так испокон веков.
— Наверное, тут живут одни работники табачной фабрики? — сказала Кира про окрестности.
— Не знаю, — ответила Нюта, — Но я бы такому соседству не радовалась. Это же всё, каждая вещь в доме должна вонять табаком. Улица для отъявленных курцов.
— Пис! — «миром» по-английски приветствовали металлюги, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении хиппанами.
— О, наши люди! — откликнулась Нюта.
Впереди, за пару относительно современных домов, показался знаменитый желтый домик о трех этажах — нижний подвальный. Старик из-за портьеры сказал бы, что раньше он стоял не одиноко, но были впритык сращён с трехэтажным слева, и двухэтажным справа, и у стыка с последним был въезд в проходняк. Исчез дом слева, дом справа, заделали подъезд, ногами вперед вынесли нескольких жильцов из парадного посередине. Из парадного, где оббитая вагонкой дверь на скрипучей пружины такой силы, что опасаешься, как бы не пристукнула входящего. Зато какая от нее польза в зимнюю стужу!