Дар слова
Шрифт:
– Красивое имя, громкая фамилия, - похвалил Вася, вручая карточку.
– Не говоря о прочих бесспорных достоинствах... Не родственница ли пресловутой лихоборской особы?
Он так и сказал - пресловутой, словно вычитал это слово из книги.
– Дочка, - скромно подтвердил Дымшиц.
– Это хорошо, когда дочка, - игриво пошутил Вася и, раззявившись, засмотрелся на Анжелку навроде того ротвейлера.
– Добро пожаловать, дорогая Анжела...
– Мог бы обойтись без подробностей, - сказала Анжелка, когда они садились в машину.
– Ничего, тут можно, - успокоил Дымшиц.
– Тут ты в общем потоке, привыкай.
Они поехали на Вавилова, в пустую двухэтажную студию друга-фотографа,
Потом ей стало тошно и муторно то ли от водки, то ли от резкого, густого запаха спермы. Дымшиц раздобыл в костюмерной халаты - один банный, простенький, другой синий с драконами, настоящий китайский, - она запахнулась в драконы и плюхнулась на диван, а Тимофей Михайлович ходил в коротком халатике, пил водку, плевался косточками маслин, смотрел на Анжелку и чесал бороду.
– Что-то не так, да?
– спросил он.
– Мне показалось, душа моя, что...
– Пардон, - буркнула Анжелка и метнулась в туалет не столько по тошноте, сколько из острого желания закрыться и побыть в одиночестве.
В туалете, по счастью, обнаружилась душевая кабина и приличный шампунь; она когтями отскребла кожу, вымыла голову, потом вернулась.
– Извини, - сказала она.
– Я, кажется, перебрала с водкой.
– Тебе нехорошо?
– Уже лучше. А ты, Тимоша, в этом халатике очень трогательный, - она хихикнула, - очень такой сексапил, только борода торчит. Давай поменяемся.
Анжелка накинула махровый халатик, а Тимофей Михайлович, облачившись в полыхающий огненными драконами халат, еще больше раздался в плечах, плеснул себе еще водки и грозным чернобородым карлой присел на диван перед наложницей.
– Похоже, ты у нас просто не до конца растаможенная, а?
– спросил он, оскалив крепкие белые зубы.
– Это как?
– не сразу сообразила она.
– Непротраханная, что ли? Очень даже возможно. А нечего было, между прочим, - она обиженно надула губки, - нечего было выбрасывать презерватив. Мне без него страшно. И непривычно.
– А с ним, надо полагать, привычно и нестрашно, - развеселился Тимофей Михайлович.
– Тогда позволь, на правах старого друга, задать нескромный вопрос: у тебя кто-нибудь есть, кроме меня? Из мужчин, я разумею...
– Пока нет, - сказала Анжелка.
– Но ведь были, так?
– Ты давишь на меня своим интеллектом, Дымшиц, - съязвила она.
– Был один солидный дядечка, лидер независимых профсоюзов, отдыхал со мной прошлым летом в "Морском прибое" - то со мной, то на мне, замучался отдыхать. А еще один мальчик позапрошлым летом в Артеке...
– Понятно, - сказал Дымшиц.
– И как?
– А никак, - честно ответила Анжелка, подумала и добавила: - Так себе. Сам видишь, как.
Тимофей Михайлович ухнул в себя стакан водки,
– Как бы мне, елы-палы, не закрутиться с этим делом...
– Наверное, я какая-то не такая, - сказала Анжелка.
– Бесчувственная, наверное.
– Ты что, ни разу не кончала со своими боссами-пионерами?
– Почему не кончала, очень даже кончала. Только не с ними.
Дымшиц посмотрел, вздохнул и сказал:
– Я тебя внимательно слушаю, душа моя. Я, можно сказать, весь внимание.
Анжелка разлеглась на боку и, поигрывая полой халатика, стала рассказывать, одновременно забавляясь реакцией Дымшица: он внимательно слушал, однако на каждый разлет полы реагировал с четкостью автомата - взгляд послушно упирался в пах, а зрачки суживались, словно включался дополнительный источник света.
Первый и единственный раз она кончила осенью девяносто первого года, когда училась в девятом классе. Ей нужны были зимние сапоги, и мама по старой памяти отправила Анжелку в "Петровский пассаж", к знакомому товароведу: "Найдешь, сказала она, - на третьем этаже Нину Васильевну, она тебе подберет". Анжелка пошла, выбрала, поблагодарила Нину Васильевну, запихнула обувную коробку в пакет и пошла бродить по обшарпанному, пораженному мерзостью запустения пассажу. Был самый пик агонии госторговли. Через месяц пассаж закрывался на реконструкцию, склады опорожнялись, выбрасывая на полки залежалый товар в "комплекте" с остатками дефицита, и толпы покупателей во главе с перекупщицами, смуглыми фиксатыми тетками в пуховых платках, осатанело штурмовали прилавки. В одной из секций, закрытой для приема товара, сгружали модные прозрачные зонты-кабинки. Анжелка, подглядев в щелочку, прилипла к стеклянной двери - она давно о таком мечтала, - а вокруг постепенно скопилась толпа, прижало - не продохнуть, потом дверь подалась, и бабы с визгами, криками, бранью ринулись внутрь. Анжелку щепкой прибило к прилавку, прижало пахом, возило и терло по прилавку напором обезумевших женщин - она кричала и ругалась, как все, а потом замолчала, закусила губу, молча протягивала продавщице деньги, наблюдая себя как бы со стороны или сверху, словно ее затоптали еще на входе - в паху сладкозвучно ныл колокольчик, до зонтиков было рукой подать, вокруг пыхтели, стонали, умоляли, давили, а колокольчик в паху щекотно дребезжал, заунывно гудел, набухал звонами, куполами, звездами, потом ухнул вниз и взорвался горячим медом. Анжелка почувствовала себя арфой, стянутой вибрирующей струной позвоночника: она сладко зазвучала внутри себя, промычав снаружи, и наконец-то смогла привлечь внимание продавщицы...
– Обалдеть, - сказал Дымшиц.
– Замечательно. Хоть бери и вставляй в хрестоматию для девятого класса...
Он помолчал, подумал, потом спросил:
– А что, порнуха тоже не возбуждает?
Анжелка рассмеялась.
– Эта порнуха, Тима, у меня с самого детства перед глазами, так что можешь себе представить. Реакция отрицательная, как на молоко с медом.
– На меня тоже отрицательная реакция?
– На тебя положительная, Тима. Мне вообще с тобой хорошо, потому что ты свой. А чужих я боюсь, вот и все. Еще вопросы будут?
– Вопросы потом, - согласился Тимофей Михайлович, притягивая ее к себе за лодыжки.
Она подъехала к нему задним ходом, нашлепнув на пупок тот самый пакетик с презервативом. Дымшиц зверски осклабился, зубами схватил пакетик и съел его Анжелка ахнула, - потом извлек из кармана ее халатика. Анжелка зааплодировала.
– Мишка, подлец, держит аппаратуру в сейфе, - сказал Дымшиц, хитро прищуриваясь, - но я там внизу углядел "Киев", в умелых руках очень даже сумасшедшую камеру. Хочешь, пощелкаем?