Дар сопереживания
Шрифт:
Члены «братства» увлеченно слушали. Майра никогда раньше не видела их такими – почти разумными существами. Что на них больше подействовало, гадала она: речь Кейна или расправа над Солиным? И кто этот вождь, о котором он говорит с таким почтением? Неужели ее брат Говард?
Кейн раздвинул пошире большой и указательный пальцы, затем занес шило над лежавшей на бумаге рукой. Майра, испугавшись того, что он намеревается сделать, попыталась отвести глаза в сторону, но не смогла. Кейн магнетически притягивал ее взгляд. Он приставил острие шила к натянутой коже между большим и указательным пальцами и надавил на рукоятку. У всех присутствующих вырвался вздох ужаса. Майра вскрикнула,
– Мы должны быть готовы к страданиям. – Кровь сочилась на белые листы. – Мы должны делать то, что должно быть сделано.
Его тело напряглось почти до судорог, лицо перекосилось, но он смотрел на слушателей, а не на металл, пронзивший его руку. Кейн стоял, дрожа всем телом, и пылающим взором заставлял всех смотреть себе в глаза, а не на его руку. Нервы Майры не выдерживали ужасного зрелища, но она не могла отвести от него глаз.
Наконец Кейн извлек шило, вытаскивая его столь же медленно, как втыкал. При этом выражение его лица не менялось. Он что-то говорил, но Майра несколько секунд не могла разобрать ни слова.
Остальные слушали с открытыми ртами, но Майра не сомневалась, что их загипнотизировал поступок Кейна, а не его речь. Он поднял раненую руку ладонью вверх, как человек, дающий клятву. Кровь потекла по запястью в рукав рубашки.
– Ради торжества нашего вождя и во имя нашего дела, – провозгласил он, и Майра осознала, что он несколько раз повторил эту фразу: – Во имя нашего дела и ради торжества нашего вождя.
Кейн шагнул к Говарду, слушавшему его выступление с тем же благоговейным восторгом, что и остальные.
– Наш вождь. – Он жестом попросил Говарда встать.
– Ради торжества нашего дела и нашего вождя. – Кейн занес окровавленную руку над головой Говарда, словно благословляя его.
– Ради нашего вождя, – повторил он, на этот раз как команду.
Харт отозвался первым.
– Ради нашего вождя.
Другие неуверенно подхватили.
– Ради нашего вождя, – повторил Кейн, все еще осеняя окровавленной рукой голову Говарда. Его глаза провалились в глазницах от боли, что придало им оттенок безумия. «Да он просто самозваный Иоанн Креститель, полубезумный в исступленном восторге от своей миссии провозглашать скорое пришествие Христа»! – ударило Майру.
– Ради торжества нашего дела, – снова провозгласил Кейн, продолжая тянуть литанию гротескового крещения.
– Ради торжества нашего дела, – повторили все остальные теперь уже в унисон.
– Ради нашего вождя, – бросил призыв Кейн.
– Ради нашего вождя! – дружно подхватили остальные, стремясь заслужить его похвалу.
Говард походил на человека, пробудившегося ото сна, в котором он получил все, что желало его сердце, но, очнувшись, он забыл, чего же именно добивался, «Вспоминай, вспоминай», – подумалось Майре.
Наконец, Говард пришел в себя настолько, чтобы надеть маску, приличествующую его положению. Теперь он смотрелся сильным и решительным и, казалось, на самом деле считал, что все сказанное относится к нему.
И тут Майра впервые серьезно испугалась за судьбу брата и его клоунов. У них наконец появился настоящий лидер, и это, определенно, был не Говард.
Кейн отвернулся от слушателей и шагнул к двери в комнату Майры. Обернув кровоточащую руку прихваченной со стола салфеткой, он еще на шаг приблизился к комнате девушки. Их взгляды встретились, и Кейн подмигнул ей, стоя спиной к остальным.
Майра была ошарашена. Так он знал, что она подглядывает? Неужели все это было только игрой?
Кейн вернулся к остальным и сел рядом с Говардом.
– Полагаю, ты хочешь обсудить наши дальнейшие цели, – сказал он. Говард согласно кивнул, и все наклонились поближе к нему, чтобы не пропустить ни слова.
10
Эдгар Аллен Маккиннон сидел, подавшись вперед, и улыбался на этот раз настоящей, искренней улыбкой, а не суррогатом, призванным скрыть боль в спине. Он искренне любил Беккера, наслаждался разговором с ним и часто думал, что у них много общего. Молодой агент, напоминавший ему самого себя в молодости, был выкован из того сорта стали, из которого сделаны немногие, и чему остальные могут только завидовать. Беккер не нуждался в рекламе, он был подлинным шедевром, если держаться аналогии со сталью. Люди типа Хэтчера – очень полезные, самоотверженные и трудолюбивые – всю жизнь следуют установленным правилам и поэтому разгребают рутину: в этом их предназначение. Они заслуживают доверия, проявляют скрупулезность, не пропуская ни единой детали, но в широком смысле не понимают, для чего делают то или иное. Их разум не способен охватить дело целиком. Для этого требуется искра гениальности. У Беккера такая искра имелась. Между Хэтчером и Беккером та же разница, размышлял Маккиннон, что между человеком, ловящим рыбу сетью, и рыболовом, который пользуется линем и самодельной наживкой: они оба добиваются успеха, но только один из них разбирается в повадках добычи.
Беккер попросил его о частной беседе без участия Хэтчера, поэтому Маккиннон предположил, что разговор пойдет именно о нем. Но еще по тону приветствия он понял, что Беккера беспокоит что-то другое, более важное для него, чем бюрократические склоки.
– Я хочу отстраниться от расследования, – заявил Беккер после короткого обмена шутками.
От неожиданности Маккиннон выпрямился. Встреча, кажется, обещала быть не столь приятной, как ему рисовалось в воображении.
– Давай, выкладывай все до конца, – потребовал он.
Беккер покачал головой.
– Мне не хотелось бы этого касаться. Это глубоко личное.
– Что с тобой, Джон? Тебя достал Хэтчер?
– Хэтчер тут ни при чем. Если необходимо, я могу терпеть его общество.
– Тогда в чем дело?
– Я откомандирован к вам только временно, на добровольных началах, и, если надо, могу уйти без объяснения причин.
– Ты прав, но говори это кому угодно, только не мне. Рассказывай, что у тебя стряслось.
Беккер помолчал, раздумывая, стоит ли отвечать, потом спросил:
– Тебе приходилось убивать?
– Да, – подтвердил Маккиннон. В разговоре с другим он добавил бы привычную присказку, что это была необходимая самооборона, но перед Беккером ему не требовалось формальное оправдание.
– Скольких ты убил?
– Четверых.
Беккер вновь замолчал.
Маккиннон ждал, глядя на него. Беккер смотрел в пол, словно ожидал найти на ковре ответ на свой невысказанный вопрос.
– И что ты при этом чувствовал?
Маккиннону много раз задавали этот вопрос, обычно третьим-четвертым по счету на вечеринках или во время лекций. И у него имелся готовый, хорошо отрепетированный ответ, исполненный ужаса и отвращения к самому факту убийства, со ссылкой на то, что он исполнял свой долг. Великолепный ответ, удовлетворявший большинство спрашивавших, поскольку он вписывался в рамки их ожиданий. Однако Маккиннон понимал, что Беккеру он не подойдет, поэтому осторожно сказал: