Дар волка. Дилогия
Шрифт:
Ничего в Шарлотте не напоминало его давней школьной любви. Но в памяти Ройбена вдруг зазвучала музыка, какая-то песня… Да, та самая странно неземная песня «Прими меня такой, какая я есть» в исполнении «Проекта Октябрь». И тут же воспоминания о той, прежней Шарлотте смешались с воспоминаниями об этой песне, звучавшей в комнате Марчент из призрачного радиоприемника.
Он снова направился к восточному окну, на сей раз в библиотеке, и, хотя любимый диванчик был занят, все же смог поглядеть на светящийся лес. Гости, конечно, рассматривали его, обсуждали извечную тему о Человеке-волке, думали о том, как задать ему вопрос. Он уловил за спиной негромкий шепот:
Здесь музыка, доносившаяся из столовой, накладывалась на звуки из павильона, превращаясь в не слишком мелодичный шум, и Ройбен почувствовал, что на него накатывается привычная дремота, частенько настигавшая его, когда случалось посещать пышные и многолюдные торжества.
Но лес имел совершенно фантастический вид.
Несмотря на моросящий дождь, народу там было даже больше, чем где-либо еще. Постепенно до Ройбена доходило, что там на деревьях повсюду сидели люди. Длинноволосые мужчины, и женщины, и бледные худосочные ребятишки; многие из них улыбались сверху тем, кто прогуливался по земле, кое-кто даже разговаривал с ними, и, конечно, все загадочные любители прогулок по веткам, сидевшие на деревьях, были одеты в знакомые замшевые костюмы. Ну, а ничего не подозревавшие гости принимали их за часть праздничного представления. Судя по тому, что мог разглядеть Ройбен, это были Лесные джентри; запыленные, осыпанные листьями, порой даже обвитые плющом, они сидели или стояли на толстых нижних ветвях. Чем дольше он смотрел на них, тем четче просматривались детали и тем живее казались эти люди. Сквозь моросящий дождь сверкали мириады лампочек и доносились приглушенные стеклом и расстоянием голоса и смех.
Ройбен заставил себя встряхнуться и вновь уставился в окно. Почему у него кружится голова? Почему шумит в ушах? В открывавшейся из окна картине ничего не изменилось. Он не видел Элтрама. Он не видел Марчент. Зато он видел, что Лесные джентри пребывали в состоянии, похожем на кипение, — непрерывно кто-то из членов племени исчезал, кто-то появлялся, и все это прямо у него на глазах, которым он с трудом соглашался верить. Зрелище завораживало его, он пытался уследить за той или иной поджарой и по-кошачьи гибкой фигурой в те моменты, когда они исчезали или обретали видимость и цвет, но от этого ему делалось только хуже. Нужно было разрушить эти чары. Нужно было прекратить всю эту неразбериху.
Он повернулся и поплыл сквозь толпу точно так же, как плыл сквозь толпу на ярмарке в городке. Звуки музыки то накатывались на него, то снова отступали. В ушах бурлили живые голоса. Смех, улыбки. Ощущение ненормальности происходящего, страх перед этой ненормальностью окинули его. Повсюду он видел людей, занятых оживленными беседами, захваченных общим возбуждением, маловероятные в других обстоятельствах встречи местных жителей с его старыми знакомыми. Несколько раз он видел издалека Селесту и отметил про себя, что она очень весела и много смеется.
И еще он снова и снова видел Почтенных джентльменов и восхищался тем, как умело они направляют ход всего приема. Сергей знакомил гостей друг с другом, помогал музыкантам из оркестра пробраться к столу с едой, отвечал на вопросы и даже провожал любопытных вверх по лестнице.
Тибо и Фрэнк, когда со своими спутницами, когда без них, постоянно пребывали в движении и разговорах, и даже Лиза, на чьих плечах лежало бремя всех организационных вопросов, нашла время побеседовать с мальчиками-хористами и рассказать им кое-что о доме.
Когда же к ней подошел какой-то молодой человек и что-то прошептал в самое ухо, она
«Интересно, сколько народу задает этот вопрос? — подумал Ройбен. — Наверняка он занимает очень многих. Где Марчент упала, где ее добили? Где нашли Ройбена после нападения?»
По дубовой лестнице на верхние этажи тянулась нескончаемая процессия. Стоя внизу, Ройбен слышал рассказы юных экскурсоводов об обоях по работам Уильяма Морриса
[9]
, и о мебели, сделанной в XIX веке в знаменитом Гранд-Рапидсе, и даже о том, какой именно сорт дуба использовали для изготовления полов и как его сушили — об этом и сам Ройбен не имел никакого представления. До его слуха донеслись произнесенные женским голосом слова: «Да, Марчент Нидек. В этой комнате».
Направлявшиеся наверх гости улыбались Ройбену.
— Да, прошу вас, не стесняйтесь, — совершенно искренне говорил он.
И над всем этим царил Феликс, обаятельнейший Феликс, который передвигался так быстро, что, казалось, одновременно находился в двух разных местах. Непрерывно улыбающийся, излучающий доброжелательность.
Постепенно до Ройбена дошло, что Лесные джентри находятся и в доме. Прежде всего он заметил детей, бледных и тощих, одетых в такие же пропитанные пылью и покрытые лиственной шелухой старомодные костюмы трапперов, как и у старших, они мелькали в толпе, как будто играли в какие-то свои игры. Какие голодные лица, лица в потеках грязи, лица беспризорников! Ему было больно смотреть на них. Тут и там ему попадались также взрослые — мужчины, женщины — с пылающими, но все же хранящими таинственное выражение глазами, плывущие с толпой, точно так же, как и он сам, разглядывающие гостей-людей, как будто в них было что-то занимательное, и полностью игнорирующие обращенные на них любопытные взгляды.
Мысль о том, что эти истощенные дети не что иное, как мертвецы, обреченные вечно скитаться по земле, тревожила его, щемила сердце. От нее ему в буквальном смысле становилось плохо. Знание о том, что эти светловолосые улыбающиеся мальчишки, со смехом снующие среди гостей, — призраки, было невыносимо. Призраки. Он был не в силах представить себе, что значит навсегда оставаться одного и того же роста и облика. Не мог постичь, как такое может быть привлекательным и, более того, неизбежным. И все, чего он не знал об окружавшем его новом мире, страшило его. Страшило и в то же время неудержимо манило. Перед ним мелькнула еще одна из необычных женщин, тех наделенных странной привлекательностью женщин, богато украшенных драгоценностями, которые неторопливо расхаживали в толпе, провожаемые долгими внимательными взглядами. Что-то неуловимое, но в то же время сурово броское придавало ей сходство с богиней.
Внезапно на Ройбена нахлынули все его тревоги; они нарастали и множились, сразу омрачив всю радость праздника. Ройбену стало ясно, насколько острыми и необычными были на самом деле все эмоции его новой жизни и тот опыт, который он уже вынес из нее. Что он прежде мог знать о тревоге? Что Солнечному мальчику могло быть известно об ужасе?
Пожалуй, можно сделать только одно — решил он: не смотреть на Лесных джентри. Не смотреть на эту странную женщину. Не копаться в собственных мыслях. А смотреть на совершенно натуральных и материальных обитателей этого мира, которые, куда ни повернись, искренно радуются столь приятному времяпрепровождению. Он проникся непоколебимой решимостью вести себя именно так и не видеть потусторонних гостей.