Дар юной княжны
Шрифт:
Яков с интересом посмотрел на него.
— Мне такие мысли никогда в голову не приходили, хотя я чувствую в них сермяжную правду. Ты — или очень умный крестьянин, или выдаешь себя не за того, кто ты есть на самом деле. Все-таки хорошо, что с тобой будет беседовать командир; комиссар, по причине твоей подозрительности, сразу бы тебя к стенке поставил.
— Яков, — позвал командир, — давай сюда своего подозрительного!
— Ну вот, — печально сказал тот, как будто не он только что подозревал в Яне шпиона, — твои неприятности начались. Советую говорить только
Они подошли к командиру, который в одиночестве теперь поджидал их.
— Могу я узнать ваше имя, юноша? — спросил он.
Ян смотрел на командира во все глаза: если ему действительно семнадцать, то Ян старше его на целый год, а как он обращается? Юноша! Будто их разделяют многие годы. Голос командира… Было в нем что-то такое, что заставило Яна подтянуться и по-военному кратко представиться.
— И документ у вас имеется?
Ян протянул свою метрику.
— Очень приятно, Ян Георгиевич. А перед вами командир Красной Армии Андрей Гойда. Теперь расскажите мне, что вы делали в этом лесу, откуда и куда идете?
Его откровенное и дружеское участие подбодрило Яка.
— Мне ничего не нужно было в лесу. Просто я шел в город, а дорога как раз по краю леса.
— У вас в городе родственники?
— Никого у меня нет. Я хотел найти работу.
— Считайте, что вам повезло: у нас как раз есть работа для молодого, горячего человека — уничтожать с земли всякую нечисть. Как говорили наши предки, не щадя живота своего. А нечисти на свете развелось видимо-невидимо. Белая, зеленая, жовто-блакитная — всех цветов радуги… Стрелять умеете?
— Нет.
— У вас достаточно правильная речь. Вы — грамотный?
— Могу писать и читать.
— Отлично! Грамотных, к сожалению, у нас не очень много. Хотите служить на благо трудового народа в Красной Армии?
— Хочу.
— Ян Георгиевич, ну почему так нерешительно? Революция призывает вас под свои знамена, гордитесь! Мы делаем историю. Уверяю вас, потомки будут нам завидовать.
Ян растерянно кивал, сожалея, что не может разделить этот бурный порыв: командир ему нравился.
Но какие знамена, чего хотят красные? Только ли того, о чем говорил Яша? Но Гойда уже перешел на деловой тон.
— До того как вы начнете учиться воевать, вы должны, я чувствую, освоить политграмоту. Сейчас я познакомлю вас с комиссаром Голубом. Очень умный и преданный делу человек.
Гойда произнес эту характеристику сухо и бесстрастно, словно говорил о чужом или чем-то неприятном ему человеке. Впрочем, Ян не очень обратил на это внимания, так, отметил мимоходом; все ему здесь было внове, неожиданно и странно, он ещё не определил, чего ему хочется, и решил для себя: пока просто смотреть и слушать.
Комиссар Голуб в его тридцать с небольшим лет показался Яну пожилым человеком: то ли ему добавляли солидности бородка и усы, то ли нездоровая желтизна лица. Он был немного похож на священника, который учил Яна, манерой убеждать и при этом внимательно разглядывать собеседника.
— Андрей Гойда послал тебя поговорить со мной? Это хорошо: наши командиры
— Понимаю, — прикинулся дурачком Ян и опять удивился про себя: кажется, комиссар впрямую предлагает ему шпионить. Тогда каких же шпионов все они опасаются, если собираются вот так следить друг за другом?
— Обращайся ко мне просто: товарищ комиссар, — Голуб подчеркнуто дружески обнял Яна за плечи, — странно, но чем-то в эту минуту он напомнил парню графа Головина. — Я буду звать тебя Яном. Ты из бедняков?
— Беднее нас с мамкой в селе не было.
— А почему? Разве ты болен? Недостаточно силен? Нерадив в работе?
— Признаться честно, в детстве я часто прихварывал, матери от меня плохая подмога была. Не было у нас ни лошади, ни быка, ни коровы, а без них — какой достаток? Правда, мы иногда держали поросенка, кур…
— Вот видишь, получался замкнутый круг: вы не могли стать богатыми, потому что не имели тягловой силы, а тягло не на что было купить. Иными словами, вас обрекли на бедность! Сколько, например, лошадей и коров было у вашего сельского богача?
— Шесть лошадей, четыре коровы, два быка. Так ведь у него четверо здоровых сыновей было, да две дочки, да невестки здоровущие, кровь с молоком; так работали, куда нам было за ними угнаться!
Комиссар поморщился, разговор переходил явно не в то русло, в какое он его направлял.
— Вам с матерью приходилось на него работать?
— В пояс кланялись, чтобы работу дал.
— Значит, он эксплуатировал ваш труд. А платил много?
— Какое там! И до весны не хватало. Всегда занимали. Весной отрабатывали, отдавали и опять занимали. Конца-края не было видно!
— Потому что труд ваш был рабский, наемный. Несвободный! Вот если бы вы работали на себя, было бы совсем другое дело. Понимаешь?
— Чего ж тут не понять!
— А если бы вам лошадку да коровку?
Ян замолчал. Их сосед-хуторянин дядька Назар, выпивоха и балагур, говорил в таких случаях; "Як бы бабцы яйцы, вона б дидоком була!" Как много "если бы" могли изменить Янекову судьбу. Не сидел бы он здесь, не разыгрывал перед комиссаром дурачка. Ему показалось, что Голуб и не нуждался в его ответах. Он для себя давно все решил и теперь учил таких неразумных, как Поплавский, уму-разуму, всех на один манер. Что-то было в комиссаре ненатуральное, наигранное, будто разговаривал с умом тронутым, который никогда не поймет того, что известно Голубу.