Дарующая жизнь
Шрифт:
Он сцепил перед собой пальцы на крышке стола.
– Но так было не всегда. Много веков назад виконты Шлездерна были только одним из родовитых семейств страны, хотя, не стану скрывать, уже тогда нас отличали незамутненное происхождение, верность традициям и слову чести.
Годы шли; большинство наших соседей разорялись, проводя время в пирах, охотах и войнах, что велись по другую сторону пролива Каракатиц.
Виконт Шлездерна снисходительно усмехнулся.
– Как я уже сказал, только наша семья могла похвастаться чистотой своего генеалогического дерева. Нам не приходилось прибегать к услугам
Замок Шлездерна, в котором вы сейчас находитесь, служил символом незапятнанности дворянского достоинства. Многие из тех, кто жил по соседству с моими предками, мечтали о столь же славном прошлом, но могли получить его лишь путем искажения истории своей семьи.
Как вам наверняка известно, на протяжении трех столетий по другую сторону пролива Каракатиц велась долгая и бессмысленная война за финикийское наследство. Ни один из моих предков не принимал в ней участия, справедливо полагая, что честь приобретается только сражениями в необходимой войне, но не в той, в которую ввязываешься ради славы. Такой почет хорош для бродячих рыцарей, но не потомственных аристократов…
В отличие от моих предков, соседи Шлездерна активно участвовали в этой постыдной войне. Они посылали своих вассалов сражаться на стороне то одной, то другой из противоборствующих партий. Нередко случалось, что дворянин Артании отправлял один отряд служить под одними знаменами, а другой – под другими. Соседи Шлездерна надеялись, что участие в победоносной войне принесет им славу и поможет очистить родовой герб.
Годы шли, война продолжалась и высасывала из аристократов Артании все новые деньги. Теперь они продолжали участвовать в ней не ради славы, но из-за выгоды. Они надеялись, что после раздела финикийского наследства смогут получить богатые территории на берегу пролива Каракатиц.
Стоит ли говорить, что этому не суждено было сбыться… Девять лет назад война, которая длилась более трехсот лет, была закончена. Армия наемников, возглавляемая женщиной-демоном, прокатилась по побережью, безжалостно уничтожая все, что осталось от войск каждой из сторон.
Виконт Шлездерна тонко улыбнулся своим мыслям. В произошедшем ему виделся знак Провидения, доказывающий, что любые попытки его противников прыгнуть выше головы могут привести лишь к тому, что они сломают себе шею.
Я не знал подробностей о войне за финикийское наследство, а Франсуаз отчего-то не поддержала разговор, хотя, как мне хорошо известно, знакома с темой не понаслышке.
– Артанийские дворяне были разорены, – продолжал свой рассказ виконт Шлездерна. – Уже много десятилетий назад. Окончание войны в проливе Каракатиц означало для них полное банкротство. Давным-давно фактическими владельцами их усадеб стали нувориши, дети плотников и мясников.
Когда кредиторам стало ясно, что их должники не получат территорий на берегах пролива, это стало последним событием в истории падения многих домов артанийской аристократии. Впрочем, нельзя не добавить, что это мало изменило нашу повседневную жизнь.
С тех пор, как я себя помню, соседями Шлездерна были нувориши; последний аристократ покинул здесь
Однако кое-что все же изменилось. Вам необходимо знать, что особняк Шесть Пилонов ранее принадлежал принцу Карпашскому, самому знатному из артанийских аристократов…
При упоминании Людвига Карпаша на лице Франсуаз появилось выражение, в котором мрачное презрение было смешано с отвращением; и я понял, что ей лично довелось знать этого сиятельного лендлорда.
– Последний Карпаш погиб в конце финикийской войны, – продолжал виконт. – Рассказывают, что его приковали к земле цепями и раздавили боевой колесницей те, против кого он сражался. Говорят также, что это произошло буквально за несколько часов до того, как его палачи сами были уничтожены…
Признаюсь, я никогда не испытывал теплых чувств ни к одному из Карпашей. Мне не хочется верить, что эта война изменила их, сделав черствыми, мелочными и, я не побоюсь этого слова, вульгарными, как последний капрал в армии наемников.
Но долгая традиция связывает замок Шлездерна с семейством Карпашей. Не думаю, что это известно, кому-нибудь за пределами узкого круга лиц, но отец первого из Карпашей, император Партурриан, доверил на сохранение Шлездернам ценный набор фарфоровых статуэток, которые, как гласит легенда, были изваяны самим Олавием, артанийским богом искусства.
Разумеется, это только сказание. Но шесть фигурок из лездвигского фарфора в те годы служили одним из символов, которые доказывали божественное происхождение императорской династии. Принять на себя роль их хранителей было великой честью для виконтов Шлездерна.
Одним из условий, сопровождавших передачу реликвий, было то, что принц Карпаш обязан раз в десять лет осматривать фарфоровые статуэтки, чтобы убедиться в их полной сохранности. Так продолжалось на протяжении шестисот лет, и я неукоснительно выполнял свои обязанности, хотя само императорское семейство давно уже не существует.
После смерти последнего из Карпашей я оказался в затруднительном положении. Герб Шлездерна никогда не был запятнан ничем, в чем можно было бы заподозрить измену своему долгу. Я не мог прервать многовековую традицию; и обычай предписывал мне предоставлять фигурки для осмотра тем, кто занимает сейчас родовое имение Карпашей.
Признаться, до последнего момента я надеялся, что мне улыбнется удача. Не так уж невозможным представлялось мне встретить в лице нового владельца Пилонов человека, пусть и низкого происхождения, но, по крайней мере, получившего приличное воспитание, как принято у современных буржуа.
Но моим надеждам сбыться было не суждено. Нандо Гамбела – человек, которому принадлежит гнездо Карпашей – оказался…
Виконт прокашлялся.
– Простите меня, если я воздержусь от его характеристики. Возможно, вам еще выпадет встретиться с ним – хотя, ради вашего же блага, я надеюсь, что этого не произойдет. В любом случае, сама мысль о том, что такой человек войдет в ворота Шлездерна – в ворота, а не заднюю калитку для прислуги и смердов – показалась мне чудовищной.