Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

Блэк Сэмюэл

ЛЕОНАРДО

Его вопрос эхом прозвучал в моей голове. Как оставить память о себе в умах смертных… Мне вспомнились слова Христа: «Я с вами во все дни до скончания века…» [38] — и захотелось, чтобы я смог сказать то же самое. После минутного раздумья у меня возникло сомнение:

— Но, Никколо, вряд ли кому-то из нас суждено стать основателем новой религии. Не подскажете ли, какие иные пути открыты для нас, если мы хотим оставить

в людской памяти наши имена и достижения?

38

Мф. 28:20.

— Вы спросили нужного человека, — с улыбкой произнес он. — На двадцать втором году жизни я написал целый трактат именно на эту тему.

Я кивнул и подался вперед:

— И какие же?

— Скажем так, второй, лучший путь открывает основание новой республики или королевства. Я полагаю, наш герцог как раз надеется, что отныне его будут помнить в веках. Если бы ему удалось создать империю Борджиа, объединив Италию, а позже, возможно, завоевать и другие европейские страны… то он мог бы стать новоявленным Ромулом, новоявленным Александром. Третий путь в этом списке… — он подсчитал на пальцах —…возглавить армию, способную расширить государственные владения — как Цезарь, к примеру, или…

— А неужели в вашем списке, — не утерпев, прервал его я, — не нашлось места для ученых: изобретателей, философов, художников?

— На самом деле я как раз собирался перейти к писателям самых разных жанров — поэтам, философам и так далее; их вполне можно приравнять к великим полководцам. А за ними я поместил бы людей, достигших превосходства в одном из видов искусства…

Превосходства в одном из видов искусства!

Я попытался скрыть от Никколо вспыхнувший во мне гнев, но, очевидно, маска благодушия сползла с моего лица, поскольку он, словно защищаясь, поднял руки:

— Поймите, Леонардо, я ведь говорю не о моих личных взглядах, а лишь о мировой традиции атрибутики славы. Лично я сказал бы, что Данте достоин великого памятника больше, чем все двенадцать апостолов, вместе взятые.

В безмолвной паузе я потягивал вино и, глядя на пылающие угли жаровни, размышлял о вечном мраке, в который сегодня руки Борджиа погрузили того бедолагу.

Подобно похороненному заживо, слепец может лишь двигаться и дышать в своей могиле…

Овладев собой, я произнес уже спокойным голосом:

— Вы совершенно правы, Никколо. Мое недовольство касается отнюдь не вас, а нашего мироустройства.

— Разумеется, не следует забывать, — заметил Макиавелли, облегченно улыбнувшись, — что в «Божественной комедии» пропащие души в аду молят Данте поддержать их земную славу, а в чистилище возносятся лишь молитвы об освобождении. Не грешно ли, однако, Леонардо, наше желание бессмертной славы?

Он задал вопрос шутливым тоном, но я задумался

о вчерашнем сне, о мрачном будущем, мелькнувшем перед моим мысленным взором нынче утром во время похода с Доротеей, и у меня вырвался тяжелый вздох:

— Безусловно, оно может довести нас до греха. Не знаю, Никколо… Полагаю, вы правы, говоря, что цели оправдывают средства. Но что, если… что, если изначально грешны сами цели? Не лучше ли будет в таком случае выбрать добродетельные средства?

— Изначально грешны… — повторил он в явном замешательстве.

— Ну да. Я имею в виду, что если любые доступные нам пути ведут в конечном счете к тому же греху? Что, если будущее представляет собой не безграничное множество блестящих возможностей, но один неизбежный мрак?

— В таком случае получается, — задумчиво нахмурившись, сказал Никколо, — что не имеет значения, какой путь мы выберем. Но почему…

— Не имеет значения?.. — Теперь в замешательство пришел я.

— Да, не имеет. Если, как вы говорите, все неизбежно ведет к одному…

— Но, конечно, тогда может иметь значение только выбор праведного пути — пути добродетели?

Он с сомнением взглянул на меня:

— А вы уверены, что не подумываете об основании вашей собственной религии?

Я рассмеялся — смех поднимает настроение.

Я собирался задать Никколо вопрос, который раньше задавал Доротее, но теперь мне стало понятно, каким мог быть его ответ. А также понятно и то, что верного ответа мне не даст никто. Я должен отыскать его в своей собственной душе.

Я поднялся, восстановив маску спокойствия.

— Ладно, Никколо, — беспечным тоном произнес я, — извините. По-моему, у меня сегодня просто дурное настроение. Возможно, нам пора перейти к трапезе и откупорить новую бутылочку вина?

— А вот это, — радостно подхватил он, — уже звучит как доступный для нас путь.

ДОРОТЕЯ

Я прислушивалась к тому, что происходило за дверью моей комнаты, но вдруг услышала голоса — добрый и тихий Леонардо, и вдохновенный, пьяноватый Никколо, а потом из коридора донесся звук шагов последнего. Когда он проходил мимо моей комнаты, я открыла дверь и шепотом окликнула его. Войдя, он иронично глянул на меня:

— Уверены, что я не собираюсь получить вознаграждение до подписания соглашения?

Я безропотно проглотила обиду; в конце концов, я заслужила ее.

— Никколо, как раз насчет соглашения… вы уверены, что поступаете правильно?

— Неужели, донна Стефания, — сказал он, разразившись фальшивым смехом, — мысль о постельных играх со мной настолько отвратительна?

— Вовсе нет, Никколо, — я коснулась его плеча. — И я прекрасно понимаю, что сама последние две недели упорно убеждала вас, как выгоден вашему городу союз с герцогом, но…

Из коридора опять донесся какой-то шум. Я затаила дыхание и прислушалась. Никколо следил за мной с лукавым, веселым видом.