Дары Крови

Игнатов Михаил Павлович

Ещё один шаг вперёд, я сминаю печати, отменяя невидимость, но не сжимаю пальцы в кулаки, а вцепляясь ими в запястье и локоть противника.

Да, идары старшей крови сильней идаров младшей. Но я не он, да и противник никак подобного не ожидал.

— Обернись! Сзади!

Вокруг все орут, вопят при моём появлении, но это уже неважно.

Я выпадаю из невидимости и за одно мгновение выламываю руку противнику из правильной позиции. И Покров, и Ветер клинков срываются, обжигая ему руку жаром души.

Вывернуть меч и не пытаюсь,

лишь тяну запястье правой рукой, мешая двигать клинок. Пальцы левой руки уже отпустили локоть, уже сложились в печать.

Агдже.

Нет ничего приятного в том, чтобы получить сгусток огня в лицо, даже если ты Великий паладин и он не может спалить тебе рожу. Спалить не может, но вдохнуть раскалённый воздух — приятного мало.

Мой противник опытный, успевает и закрыть глаза и задержать дыхание, а может, делает это просто от страха, но я выигрываю так нужное мне время.

Печать агдже сменяется печатями плети света.

Она захлёстывает моего противника наискось через всё тело, обматывается тремя кольцами по шее, груди, под мышкой и через спину, мгновенно распарывая шёлк ханбока и вгрызаясь в кожу.

Несколько мгновений мы перетаптываемся. Он пытается вырвать руку и завалить меня, я всего лишь мешаю ему вывести меч в правильную позицию. Я остаюсь на ногах, ему удаётся вскинуть меч в первую позицию, но во время перевода во второе движение я повисаю на руке едва ли не всем телом, уводя её ниже и ломая ему Дождь клинков.

Он рычит, колотит меня в лицо левой рукой, но всё зря — под его кулаком раз за разом вспыхивает голубая плёнка защиты «херристра сортам».

Наконец, он соображает, что нужно делать, изворачивается, подшагом едва ли не вскидывает меня на плечо, тянется к моей левой руке, чтобы сломать мою печать плети, но опаздывает с этим.

Плеть света, наконец, прогрызает дарованную ему Хранителями крепость тела и впивается в плоть.

Он заходится в крике, резко оседает на колени, рывком натягивая плеть и ещё силнее вредя себе и мне приходится самому сломать печать, чтобы не убить его. И так из буквально проплавленной шеи бьёт фонтаном струя крови.

— Добей! Добей!

Не обращая внимания не безумные вопли, я шепчу ругательство, торопливо используя ещё одну технику.

— Конец поединка! — рявкает Вир. — Лиал, шаг назад! Шаг назад!

Я повинуюсь, продолжая удерживать поток излечения.

— Смял печать! Живо!

Выжидаю ещё удар сердца, который вливает в технику дополнительную порцию жара души, и только тогда снова повинуюсь, сминая печать. Противник всё ещё хрипит, но из-под его пальцев уже не хлещет кровь. Я опять грязно ругаюсь себе под нос, поминая Хранителей, Безымянного и этого придурка, который едва не подставил меня в очередной раз.

Вокруг творится какое-то безумие: десятки солдат навалились на ограду тренировочной площадки, свистят и орут:

— Добей! Добей! Добей, слабак!

— Тихо! — вопль Вира затыкает их, но не сразу.

Приходится

даже вмешиваться идарам и моим солдатам, которых легко отличить по синей и серой броне.

Только тогда наступает какое-то подобие тишины.

Вир одним движением перемахивает ограду, под десятками взглядом подходит ко мне и моему стонущему противнику, поднимает вверх руку, показывая всем чёрную бляху.

— Судебный поединок завершён! Хранители явно высказали своё мнение — справедливость на стороне идара младшей крови Лиала из Малого дома Денудо. Идар старшей крови из Великого дома Вистосо проиграл. Вы все были свидетелями этого. Все обвинения с хёнбена Лиала из отряда Гирь Весов сняты. Идите и расскажите всем о том, чему были свидетелями.

Я замечаю Креода, который улыбается мне, а через миг вопит:

— Сломанный Клинок победил! Сломанный Клинок победил!

Через миг его поддерживают все мои люди, обрушивая на меня гром криков:

— Сломанный Клинок победил! Сломанный Клинок победил!

Я не успеваю даже удивиться тому, что Креод использует не моё имя и имя Дома, а это прозвище, как Вир вскидывает вторую руку, складывая печать, и его голос буквально прибивает к земле оглушая:

— Разойдись! — и уже гораздо тише цедит. — А вы двое останьтесь.

Что же, я этого ожидал, когда писал то письмо. Повернув голову, наблюдаю, как мой недавний противник поднимается на ноги, кусая губы и не рискуя отнять руку от раны.

Вир едва заметно кривит губы и выдыхает:

— Давай подлечу.

Не дожидаясь ответа, с двух рук складывает незнакомые мне печати, переплавляя жар души в поток излечения.

Лицо моего бывшего противника разглаживается, видимо, лечение смягчает и боль. Скоро он и вовсе убирают руку от шеи, на пробу склоняет голову то к одному плечу, то к другому, и Вир решает, что довольно, сминает печати и негромко, с отчётливой издёвкой сообщает:

— Остальное залечишь сам, мазью с исаром или при помощи знакомого идара младшей крови.

Мой недавний противник морщится, вскидывается, но Вир не даёт ему сказать ни слова:

— Есть сомнения в исходе поединка?

И он сразу поджимает губы:

— Нет.

Вир бросает взгляд на хоу-калеку, который отошёл от тренировочной площадки буквально на десять шагов и сейчас прожигал взглядом нас троих.

— Постарайся втолковать это и своему родственнику. Если будет упрямиться, то сообщи, что рассматривайся это дело по-настоящему, в равных условиях, то хёнбен Лиал всё равно был бы оправдан и даже награждён за спасение гарнизона лагеря. А вот самому Кромеру расследование о его халатности, которая позволила реольцам напасть неожиданно и уничтожить его лагерь, ничего хорошего бы не принесло. Он проиграл, потерял вверенных ему людей, потерял любую ценность и должен быть счастлив, что у него осталась хотя бы жизнь. Но если и она ему не нужна, то Кровавые всегда рады такому гостю. Мы поняли друг друга?