Дашенька
Шрифт:
На следующий день она снова после школы пришла прямо ко мне, но уже, вроде бы повеселее. Утром у нее еще сохранялись глаза запуганного маленького зверька, но теперь в них, похоже, теплилась надежда. Оказалось, что... Хотя нет, лучше по порядку.
На большой перемене, когда вся школа звенела безудержным детским многоголосьем, от которого Даша, как всегда, пряталась за своей партой, к ней подошла Анна Васильевна, осторожно заглянула в лицо девочки и обнаружила на нем те самые "перепуганно-зверюшные" глаза.
– Дарья, тебя ждет директор, Марина Львовна.
Со дна
Анна Васильевна от неожиданности едва удержалась от того, чтобы не отступить на шаг назад.
"Сейчас будут ругать", - была первая мысль Даши.
– "За то, что нагрубила вчера! А, может, накажут, или выгонят из школы!"
Растерянная и искренне обескураженная учительница принялась говорить стандартные слова утешения, не понимая, что так взволновало этого ребенка из неблагополучной семьи.
"Наверное, у бедняжки просто нервы уже ни к черту", - подумала она и поспешила заверить, что директор хочет прост о поговорить, причем на исключительно безобидные темы. Даша, мало этому веря, поплелась вслед за Анной Васильевной на первый этаж, провожаемая любопытно-презрительными взглядами однокашников. Даже успела заметить злорадство на лице Игоря Савоськина.
При виде зареванной ученицы, Марина Львовна взволнованно переглянулась с Анной Васильевной, затем осторожно задала несколько вопросов и попросила, чтобы Даша передала своей маме, что ее вызывают в школу, поскольку дозвониться ей директор уже второй день не могла. Даша тихо промямлила, что телефон им давным-давно "отрезали" за неуплату. Марина Львовна протянула ей листок-записку для матери и поставила на стол ту самую вазочку с конфетами.
– Возьми себе конфет и не плачь больше, хорошо?
– произнесла она.
– Мы хотим тебе помочь. Мы попытаемся поговорить с твоей мамой, быть может, она одумается. Начнет заботиться о тебе больше.
– Я не хочу... чтобы заботилась, - тихо проговорила Даша, опустив голову.
– Я вообще с ней жить не хочу.
Женщины вновь переглянулись.
– Одна ты жить пока не можешь, - попыталась объяснить Марина Львовна.
– Но мы будем продолжать следить за ней после нашей беседы. Ты нам скажешь, стала ли ситуация лучше. В противном случае... нам действительно придется обратиться за помощью в органы опеки и попечительства. Они вернее проконтролируют обстановку, в которой ты живешь. Они имеют право прийти к вам домой и оценить ваш быт. И тогда вынесут какой-нибудь вердикт.
– Но мы надеемся, что до радикальных мер не дойдет, - вставила Анна Васильевна.
– Ты не представляешь, насколько тяжело ребенку в детдоме. Так что родитель, какой бы ни был, все равно лучше.
Даша исподлобья зыркнула на нее, внутренне протестуя, но проглотила реплику.
– ...Выходит, они хотят лишить ее родительских прав?
– задумчиво потер я подбородок, заодно подсознательно отметив, что пора побриться.
– На крайний случай?
– Ага!
– радостно кивнула Даша.
– Вот бы от нее избавиться!
Я остановился на ней взглядом, но промолчал.
– А что?
–
– Говорить с ней без толку! Эта Анна Васильевна глупая! Пусть лучше прав лишают!
– Ничего в этом нет хорошего, - покачал я головой.
– Тогда тебя забрали бы в детский дом, а там тоже не сахар.
– Меня? Забрали бы? А Надька что, здесь бы осталась?
– Ну конечно.
– Бли-и-ин! Плохо! А можно так сделать, чтоб ее выгнали?
Я вздрогнул от ее слов.
– Нет. Нельзя. Это ведь ее квартира?
– да, - кивнула девочка.
– Бабушки и дедушки. Когда они умерли, Надька осталась единственной наследницей. Повезло, раздолье пьянице! А потом родила меня. Но ведь я тоже могу владеть этой квартирой? Я наследница! Я по телевизору про такое смотрела. Про суд показывали.
Я с досадой покосился на агрегат, стоявший на тумбочке. Похоже, пора взять под контроль, что она смотрит в мое отсутствие. Она часто оставалась одна, если я уходил на работу ил на свидание с Олесей.
Однако, не то что контролировать, но даже наблюдать за последующим процессом облагорожения Дашиных семейных обстоятельств у меня не вышло.
Олеся поскользнулась на гололеде и получила неслабое растяжение. Определили в стационар, и я то и дело мотался к ней в Склиф с гостинцами и развлекательной программой. Нет, не с клоунами, конечно, но журнал со сканвордами и хорошее настроение прихватывал с собой непременно.
Спустя неделю ее выписали, вот только перед ней встал вопрос, куда податься выздоравливать. Жила она с родителями и бабушкой в однокомнатной квартире. Единственная жилая комната была на редкость просторна по квадратуре, и благодаря занавескам-ширмочкам она разделялась на три зоны - для родителей, для девяностолетней бабушки, которая даже не вставала, и для Олеси. Но одно дело просто ночевать в таких условиях, а каково придется больному с постельным режимом! Это не ночи, это сутки по коечному соседстве с бабушкой, которая ходит под себя!
И я предложил ей выздоравливать у меня. Девушка с радостью согласилась. Да и зазорного ничего в этом не было - мы встречались уже третий месяц, стесняться ей меня не было смысла, как и опасаться стеснить меня. Правда, жить вместе я еще и не думал ей предлагать, хотя еще прежде откровенно жаловалась, что ей некуда идти. И вот, можно сказать, выпросила приглашение.
Я как раз сгоношил яичницу с сосисками и принес тарелки в комнату, где на диване полулежала Олеся.
– Давай перекусим, и я разберу твои вещи, а ты отдохнешь, - сказал я, сидя на краешке возле нее и уплетая нехитрый обед.
– Ох и нагрузила я тебя своими проблемами!
– улыбнулась она, отставила свою тарелку на табуретку, подалась вперед и обвила мою шею руками.
– Между прочим, оказалось, что сидеть у тебя на шее очень здорово, и ножками болтать удобно, - проворковала она и поцеловала в губы.
Я тоже отставил свою тарелку и обнял Олесю, одновременно пытаясь целоваться и прожевать еду. Черт с ним, с обедом! У меня секса больше недели не было, пока моя девушка находилась в больнице. А ведь я молодой еще мужик!