Дата моей смерти

Юденич Марина

Бог мой, если бы это чудо свершилось, когда все еще происходило в рамках реального мира, когда он был жив, и мы еще были вместе! О большем счастье я не смела мечтать!

Но и теперь, когда события приняли такой странный, мистический оборот, это обстоятельство проливает бальзам на мои раны. Я даже позволяю себе предположить, что смогла так быстро и безоговорочно поверить во все происходящее со мною, поправ собственный здоровый скептицизм, да и вообще здравый смысл, которым всегда гордилась, лишь потому, что слишком сладким и желанным оказался для меня фантом.

Впрочем, теперь я совсем не уверена, что это фантом.

Более того: подумав так, я тут же пугаюсь разгневать крамольными

мыслями те силы, которые сейчас правят бал в моей жизни, а возможно, что в их власти теперь и вся моя дальнейшая судьба.

И мысленно я тут же отрекаюсь от « фантома», повторяя про себя, как молитву: верую….

Верую в то, что все происходящее со мной — не бред моего больного воображения.

Верую в то, что мне оказана великая честь, ибо для меня, простой смертной, кем-то были любезно раздвинуты границы материального мира.

Верую в то, что мольбы мои и жалобы оказались кем-то услышаны, и, в конечном итоге, я получила, то, что просила, ни на что не надеясь.

Возможно, я еще долго каялась бы перед кем-то неведомым, потому что уверенности в том, что милость свою явил Создатель, у меня отчего-то не было. А думать о другом, единственно возможном варианте, мне было страшно.

Однако сознание мое вернуло меня к прежним размышлениям, и, подхватывая разорванную было нить рассуждений, я продолжаю.

— Но если моя смерть так нужна Егору, то отчего же он наотрез отказался об этом говорить? Ему ли не знать, что я готова выполнить любую его просьбу, и даже приказ. Тем паче, речь идет об избавлении его от страданий. Здесь, и это он должен знать это наверняка, не существовало цены, которую я не согласилась бы немедленно заплатить. — эта мысль моя еще не завешена, но в сознании уже родилось и рвется парировать ее новое соображение — Очевидно, что «прошлый» Егор, ничтоже сумнящеся, сообщил бы мне о той затруднительной ситуации, в которой вдруг оказался, и не ведая, сомнений, попросил бы о помощи. При этом он скрупулезно, не опуская ни одной детали, как поступал всегда, разъяснил бы: в чем конкретно должна заключаться моя помощь ему, и каковы должны быть мои действия, в их строгой, логической последовательности. Деликатность темы, убеждена! — нисколько бы его не смутила, и вопросы моего перемещения в мир иной, он обсуждал бы точно так же, как поездку в ближайшее Подмосковье. Но это был бывший Егор. Тот же, кто обращался ко мне теперь из всемирной паутины, был несколько иным человеком, или субстанцией, или душой… — Я не знала, как правильно называть моего виртуального собеседника, но это было не так уж важно.

Важно было другое: новый Егор, как для удобства обозначения, решила я называть его, безусловно, многое сохранил в себе от прежнего.

Он столь же резок и ироничен, порой даже груб.

Он так же часто общается со мной менторским тоном, как умудренный жизнью, достигший всех возможных высот человек, со слабой, несмышленой женщиной.

Он по-прежнему, безапелляционен и не терпит малейших возражений.

Все это так.

Но есть в нем, одновременно, нечто, что удивительным образом смягчает, а то и вовсе сводит на нет, все неприятное отталкивающее, что сохранилось с былых времен.

Это нечто сквозит в долгих паузах, которые то и дело отражаются многоточиями на экране монитора или долгими-долгими интервалами между словами.

Оно выплескивается наружу во внезапных страстных его признаниях и клятвах, возносящих меня до небес.

Словом, этот, новый Егор, вряд ли способен легко сообщить человеку, что собственный покой и счастье, напрямую связаны с физического его смертью.

Тем более — мне.

После всего того, что сотворил он со мной прежде..

А мысль моя, тем временем, рвется дальше —

Тем более — хочется продолжить мне, — что он любит меня, и никогда не переставал любить. Грешен же он передо мной в том, что, когда поставлен был перед выбором: наша любовь или власть, которой (теперь я понимаю это отчетливо и удивляюсь своей слепоте в прошлом ) жаждал страстно, болезненно, почти маниакально, — он выбрал второе.

Бесспорно, мое желание спешно вылепить новый образ Егора, подталкивает к тому, чтобы отпустить его прежние грехи.

А лучший способ для этого — объяснить природу поступков, искалечивших мою жизнь.

Тогда и вина Егора кажется не такой уж бесспорной, и черные краски мало — помалу растворяются, и рассеивается горький привкус обид.

Однако, справедливости ради, следует все же отметить: бесчисленное множество представителей рода человеческого, и особенно — мужчины, добропорядочные граждане и, возможно, совсем неплохие люди, повторили бы его выбор в точности.

Более того, немало наберется и тех, кто ради достижения столь высокой цели, пошел бы на совершение куда более мерзких поступков.

Откровенно говоря, многие готовы совершать ( и совершают! ) их во имя гораздо меньшего вознаграждения.

Примеров тьма.

Так виновен ли Егор?

— Нет — готова безоглядно признать я, и только память о той боли, что раздирала мою душу железными своими клыками, еще слабо останавливает меня.

Однако, другой вопрос, более актуален сейчас.

И я решаюсь задать его себе, хотя подсознание мое упрямо оттягивает этот момент, усматривая в нем огромную опасность и неоправданный риск.

Но сознательное упрямство, в конце концов, оказывается сильнее.

И я все-таки спрашиваю себя: " Готовая ли умереть сейчас, чтобы облегчить участь Егора?

И только сформулировав эту страшную фразу, понимаю, насколько мне страшно.

Сердце отчаянно колотиться в помертвевшей груди, наверное, протестуя.

Оно совсем не хочет смерти.

Но восстает лишь одна, материальная его составляющая.

Другая же, та, что сладко и восторженно сжимается при первых признаках появления Егора, я знаю точно: думает иначе.

Восстает тело. Холодеют конечности, покрываются липким потом. Дыхание прерывается, потому что горло сжимает удушливый спазм ужаса.

Но вот душа… Сейчас я слышу и ее голос, звучащий где-то в недрах моего сознания, она пытается успокоить меня, и постепенно ласково и настойчиво привести к тому, чтобы я ответила: «да».

Я не знаю, что отвечать своей душе.

И страх не отпускает меня, вцепившись своими холодными лапами.

Я понимаю, что сама не смогу решить этот страшный, безумный вопрос.

Хотя не так давно, сгорая в огне обиды и боли готова была переступить черту.

Но те времена прошли, и теперь я смотрю на мир немного иными глазами, только что научившимися снова радоваться первым лучам солнца, пробивающимися сквозь ледяную твердь зимнего неба, и различать краски.

И я совершенно не представляю себе, к кому могла бы обратиться за помощью или хотя бы разъяснением, как надлежит поступить?

Идею подойти к батюшке в любимом некогда нами храме Николы в Хамовниках, отвергаю я сразу. Священник вряд ли пожелает обсуждать подобные вопросы, потому что все, что творится со мной никак не укладывается в христианские догмы. Окажись он, добрым и жалостливым человеком, то вероятнее всего предложит мне искренне молиться Господу, чтобы тот отвел от меня наваждение. Если же батюшка — человек суровый и не позволяет своим прихожанам крамолы сомнений, то наверняка я нарвусь на жесткую отповедь, но рецепт будет тот же, только изложенный в форме приказа: молиться Богу и гнать от себя искусительные, греховные мысли.