Даурия
Шрифт:
Примолкшие и заметно побледневшие фронтовики облегченно вздохнули и думали теперь только о том, чтобы поскорее убраться со сходки.
Водворив тишину, Каргин сказал:
— Раз решили мы создать дружину, давайте выберем командира. Какие будут предложения?
— Ты и будешь командиром! — единодушно закричали все.
Быстро сходив домой и наскоро поужинав, Каргин с винтовкой за плечами вернулся на площадь, где уже начали собираться вооруженные чем попало казаки. Через час собралось всего человек двести. Не пришли низовские фронтовики и человек тридцать из бедноты. Не пришел и Сергей Ильич с сыновьями, рассудив,
Собравшихся Каргин разбил на две сотни. Командовать первой сотней назначил Епифана Козулина, а второй — гвардейца Лоскутова. Привезенные из станицы винтовки Каргин распределил между ними поровну и велел вооружить ими лучших стрелков.
Отправив сотни рыть окопы на северной стороне поселка, у поскотины, Каргин решил идти сгонять тех, кто предпочел отсиживаться дома. В помощники себе взял он Платона и человек двадцать пожилых казаков.
К первому зашли они к Гордею Меньшагину.
Гордя в прошлом году ходил по мобилизации на Даурский фронт, вдоволь испытал там всяческих страхов и решил, что больше воевать не будет. Завидев казаков, он спрятался за печку. Платон вытащил его оттуда за шиворот, дал ему хорошую затрещину и велел отправляться во вторую сотню.
— Если не явишься туда, завтра же закатим тебе порку, — посулил он на прощанье.
Когда вышли из избы, Каргин сказал Платону:
— Ты, брат, больно круто берешь. Надо полегче как-нибудь.
— Нечего им за чужой спиной отсиживаться, — ответил Платон, — воевать, так уж всем миром. Таких сволочей только оплеухами и стоит угощать.
Второй, к кому они зашли, был Сергей Ильич. Платон и другие казаки заробели, и говорить с Сергеем Ильичом пришлось Каргину.
— Ты что же это отличаешься? — сухо спросил он его. — Против красных распинаешься больше всех, а как воевать с ними, так сразу в кусты позвало? Надо совесть иметь.
— Ну, ты меня не совести и не равняй со всеми-то, — взъелся Сергей Ильич.
— Это почему же? — налился злобой Каргин.
— А потому, что я уже одного сына лишился и остальных на убой не погоню. А сам я из возраста вышел, чтобы воевать-то.
— Вон как! Значит, мы должны твои капиталы защищать? Мы дураки, а ты умный? Так выходит, что ли? Где у тебя Никифор и Арся?
— Я здесь, — выходя в кухню из темной столовой, отозвался Никифор, красный от стыда.
— Собирайся, а мы Арсю поищем.
— А кто вам разрешил обыски тут делать? Кажется, я тут хозяин-то! — вскочил Сергей Ильич на ноги и загородил дверь в столовую, подняв сжатые кулаки над головой.
— Сволочь ты после этого! — взорвало Каргина. — Пойдемте, казаки, от этого хама. Глядеть на него тошно. Пусть добро свое и шкуру спасает.
— Я тебя за этого «хама» проучу! Я на тебя станичному пожалуюсь, в суд подам, — гремел им вслед Сергей Ильич и, увидев, что Никифор собирается идти за казаками, приказал ему сидеть дома.
— Пошел ты к черту, из-за тебя теперь нам проходу не дадут! — ответил ему Никифор и, сорвав со стены берданку, выбежал на улицу.
IV
Тревожно
В полночь было получено с нарочным предписание Шароглазова о посылке разведки на Уров. Каргин отобрал на это дело Платона Волокитина, Северьяна Улыбина и восемь молодых, не бывавших еще на службе казаков. Они должны были добраться до крестьянской деревни Мостовки, установить, есть или нет в ней красные, и к десяти часам утра вернуться обратно. Северьяна Улыбина Каргин назначил в разведку затем, чтобы проверить, насколько можно было на него положиться.
Проводив их, Каргин пошел проверять секреты, расположенные в кустах впереди поскотины. Подувший с полуночи студеный северо-западный ветер со свистом раскачивал кусты, кружил прошлогодние листья. Небо, затянутое серыми косматыми облаками, становилось все ниже и ниже. Казаки в секретах отчаянно мерзли, и все в один голос требовали смены.
Оставалось проверить еще один секрет, когда Каргин услыхал шум и перепуганный возглас. Он бросился на крик и столкнулся лицом к лицу с Никулой Лопатиным и Гордеем Меньшагиным.
— Стой! — схватил он запыхавшегося Никулу за шиворот и спросил, что случилось.
— Собака, паря, — дико тараща глаза и скосив на сторону широко разинутый рот, прохрипел Никула.
— Какая собака?
— Красная, должно быть… Ученая… На разведку посланная. Как она на нас кинется… Хорошо, что я не растерялся и ахнул ее прикладом по зубам.
— А куда же тогда летишь сломя голову?
— Так ведь это ж собака. Побежишь, ежели у нее пасть, как у борова.
Вдруг Никула рванулся из рук Каргина. Из-за ближайшего куста выбежала пестрая собака. Радостно взвизгнув, кинулась она под ноги к Никуле и стала лизать его ичиги.
— Брось ты, нечистая сила, — взвыл Никула, пиная собаку.
— Дядя Никула, — сказал в это время веселым голосом Гордя. — Ведь это твоя Жучка. Ей-богу, она.
— Чтобы ее громом разразило, — запричитал Никула.
— Эх вы, вояки! — презрительно бросил Каргин и, послав их на прежнее место, велел дожидаться смены.
Вернувшись к воротам поскотины, послал он сменить их Герасима Косых и Юду Дюкова.
Когда Герасим и Юда остались одни в кустах, Юда сразу же зашептал своему напарнику:
— Спутал нас, дядя Герасим, черт с богачами. Они свои капиталы защищают, а мы у них на поводке идем. Неладное это дело, шибко неладное. Возьми вот меня. Я Ромке Улыбину по гроб жизни обязанный, а ведь он, так и знай, в красных. Очень свободно, что мне сегодня стрелять в него придется. Как подумаю об этом, тошно делается. А тебе ведь еще должно быть хуже. Белопогонники-то твоего единоутробного брата расстреляли.