Даурия
Шрифт:
Последний год Федотка работал у Платона Волокитина. В праздники воровал из хозяйских амбаров, подделав ключи, пшеницу, пил ханьшин, играл в карты, дрался с низовскими — один на десятерых. Крепко увечил он низовскую холостежь, увечили и его. На святках из поселка Байкинского приехал к купцу Чепалову жених. В ту же ночь Федотка с братом Елисея Каргина Митькой забрались в чепаловский двор и обрезали у жениховских коней хвосты. Опозоренный жених назавтра чуть свет ускакал домой. А днем Елисей Каргин полез на чердак зимовья. И там под овечьими шкурами нашел мешок с хвостами. Митьку он
— Здорово, публика! — заорал Федотка, подходя к толпе.
— Здорово! — недружелюбно приветствовали его.
Девки перестали плясать. Испуганно сгрудившись у церковной ограды, стали шептаться. Федотка направился к ним.
— Ну, девки, чего каши в рот набрали?
— На тебя любуемся. Ишь какой ты красивый, — выпалила Дашутка, хоронясь за подруг.
— Не бойтесь, шилохвостки, драки не будет. Низовские, правильно говорю я?
— Не наскочите, так не будет.
— Это кто же такой храбрый? Ромка, ты, что ли?
— А хотя бы и я!..
— Ну и черт с тобой, молокосос! — Федотка махнул рукой. — Жидковат ты супротив меня, как заяц против собаки. Ты подрасти сначала, а потом заедайся.
— Я не заедаюсь.
— Ну ладно, не хочу я сегодня драться. Поняли?
— И хорошо делаешь.
— Сегодня я плясать хочу… Дашутка, ягодка, что ты на меня, как туча, глядишь? Пойдем с тобой кадриль плясать.
— Не пойду. Других поищи…
— И найду, — осторожно переступив через прыгающую в траве лягушку, которую в другое время обязательно бы раздавил, сказал Федотка, — пойдем, Агапеюшка, с тобой.
— Пойдем, пойдем, — весело согласилась покладистая Агапка.
— Люблю таких. Музыкант, играй, не то играло поломаю…
Когда расходились по домам, Роман догнал Дашутку.
— Можно тебя проводить?
— Нет, не надо. Подкараулит тебя Федотка и сломит голову.
— Не напугаешь, — и Роман, сам дивясь своей смелости, закинул ей руку на правое плечо.
У проулка за школой Дашутку с Романом догнал Алешка Чепалов. Бурно дыша, он толкнул Романа.
— Отойди, каторжанский племянничек. Нечего чужих девок отбивать.
— Не лезь, а то по зубам съезжу.
— Попробуй только, арестантская твоя морда.
Роман отпустил Дашутку и схватил Алешку за горло. Тот захрипел, истошно крикнул:
— Федот… Наших бьют…
Из-за угла вывернулся тяжелый на ногу Федотка, за ним бежали еще трое с поднятыми кольями в руках. Роман сшиб Алешку и бросился наутек. Федотка погнался за ним.
— Врешь, догоню! — орал он во все горло.
Роман перемахнул через плетень в чью-то ограду. На мгновение остановился, с издевкой поклонился Федотке:
— До свидания. Пишите!
Домой он вернулся по заполью. Сняв на крыльце сапоги, осторожно, чтобы не скрипнула, открыл сенную дверь. Мимо отца, спавшего в кухне, прошел на цыпочках, разделся и упал на разостланный в горнице потник.
На заре он увидел сон: за ним гнался через весь поселок с железным ломом в руках Федотка. У Романа подсекались ноги. Он бежал долго, а Федотка не отставал, и все ближе звучал за спиной зловещий
— За что?
— Чтоб не фулиганил, не стыдил нас с отцом, подлец. Мы спим, ничего не знаем, а ты людей калечишь.
— Каких людей?
— Память отшибло. А за что ты вчера Алешку побил?
— Какого Алешку?
— Я тебе дам какого! Раз виноват, казанскую сироту из себя не строй.
— Он сам на меня, дедка, наскочил. Вот те крест, сам. Я пошел девку провожать, а он догнал и ударил меня.
— А ты бы взял и отошел. Разве девок-то мало?
— Каторжанским племянником он меня обозвал. А я такой обиды не стерпел.
— Гляди ты, какой подлец! — возмутился Андрей Григорьевич. — Нашел чем попрекать. Паскудный, видать, парень… А только зря ты связался с ним.
— Да я его не бил, а только толкнул.
— Толкнул! Тут ведь сам Сергей Ильич приезжал. Пришлось и мне и отцу твоему краснеть перед ним, глазами моргать. Грозится он нас к атаману стаскать. И стаскает, снохач проклятый, чтоб у него пузо лопнуло. Ему тут случай над нами, Улыбиными, поиздеваться. Скажет, один у вас на каторге и другой туда же просится. И придется твоему деду, георгиевскому кавалеру, глазами хлопать. И за кого? За внука… Напрасно, выходит, я тебя умным парнем считал. — И расходившийся дед снова огрел Романа пряжкой.
— Да перестань ты! — взвыл Роман и вырвал у него пряжку. — Я тебе сказываю, что он сам полез.
На крик вбежала мать Романа Авдотья и принялась ругать деда.
— Постыдился бы, старый, ремнем махать. Мало ли что по молодости не бывает. А ты запороть грозишься. Небось, когда сам молодой был, почище штуки выкидывал.
— Выкидывал! — передразнил старик невестку. — Я ему дед али нет? Должен я его учить али пускай дураком растет?.. Наше дело, сама знаешь, какое. Где другим ничего не будет, там с нас шкуру снимут. Мы теперь для богачей — кость в горле.
— С какой это стати? — не сдавалась Авдотья. — Мы им за Василия не ответчики. Он своим умом жил.
— Это мы с тобой так рассуждаем. А у них — другой разговор. Они — сынки, мы — пасынки, — сокрушенно развел старик руками и приказал Роману: — Пей чай, да на пашню ехать надо. Прохлаждаться нечего.
Проезжая на пашню мимо дома Чепаловых, Роман натянул фуражку на самые уши и скомандовал державшему вожжи Ганьке:
— Понужай.
VII
Улыбины ночевали на пашне. Коней стреножили и пустили на молодой острец, а быков после вечерней кормежки привязали к вбитым на меже кольям. За пашней, над круглым озерком, неподвижно повис туман, из ближнего колка сильней повеяло ароматом цветущей черемухи. Вечер был теплый и тихий. Дымок улыбинского костра синей полоской тянулся далеко в степь. Чей-то запоздалый колокольчик доносился с тракта.