Давай оставим это между белых клавиш
Шрифт:
Сустейн* — средняя педаль рояля.
Andante* — средний по скорости темп игры. Здесь Роза просит Драко не торопиться.
Триоль* (фр. triolet) — группа из трёх нот одинаковой длительности, в сумме по времени звучания равная двум нотам той же длительности. Возникает в случае, когда временной интервал, в текущем размере занимаемый двумя нотами, необходимо разделить на три равные части.
========== Его повесть ==========
Она никогда не станет привычной, как вторник, как холодные еще волны у наших ног. Пару недель назад она сказала:
— Я мечтаю о море и полосе
— Солнце бесчинствует летом. Где я разыщу такое в апреле?
— Во сне. Я знаю, там не нужно будет мельчить. Бояться показаться неловкой…
И я старался.
Берег в этом месте неровный, изрезанный, словно какой-то безымянный великан играл здесь с гигантскими ножницами. Вода исправила резкость краев, и теперь они походили на длинные белые шрамы.
— В который раз я прошу тебя, переезжай в Малфой-Мэнор!
— Не могу. Он слишком тих для меня. И ты со временем замолчишь, как он, а мне нужен твой голос.
— Не понимаю.
— Поймешь, — улыбается она и встает на ноги. Даже не отряхнув песок, прилипший к бедрам, Роза улыбается и протягивает мне руку:
— Пригласишь меня на танец, Драко Малфой?
— Здесь нет музыки. Кокофония.
— Но ты же волшебник, Драко.
Полуостров становится островом, пустынным, желто-песчаным. На этом застывшем памятнике старины Роза пальцем ноги чертит границу. То, что за спиной — прошлое, а впереди…
Вокруг нашего острова диском ложится море. На отдельные мелодии его поделили белые дорожки волн. И первым звучит вальс. Роза утыкается носом в мое плечо и обвивает плечи руками. Свои. Разделяя нас. Что-то все еще не рассказано.
— Что ты хочешь сказать?
— Знаешь, я часто вижу один и тот же сон. Прямо перед рассветом. Могу поклясться, что он на излете ночи приходит ко мне. Ведь я готова проснуться и даже слышу твое дыхание рядом…, а это видение тащит обратно во тьму. И вот бреду я одна по незнакомому темному коридору. В нем ни окон, ни дверей. Но мне не страшно. Тепло. И я иду быстро-быстро. Будто нужно успеть мне что-то сказать, и если не побегу я сию же минуту, то впереди только беда. Только холод и дождь. А потом я вижу ее.
— Кого? — не понимаю я.
— Не кого, а что, Драко. Это дверь. Обычная, нарисованная на стене дверь, сделана она неумело, почти не похоже на портал, но я все же касаюсь ручки, и тогда створка отворяется, а за ней…
— Роза, ты сведешь меня с ума своими рассказами.
— Да подожди, — задыхается она, — ты пропустил. Вот здесь начинается танго.
Я нетерпелив, и мне действительно хочется знать, чем закончится ее рассказ. И тогда я веду неловко, наступая ей на ноги. Но Роззи не чувствует будто, а задыхаясь продолжает:
— Тесная, прокуренная комнатка и ничего в ней нет. Только старенький стол, да запах дешевого табака. От него в каморке стоит густой, сизый туман, в котором я с трудом различаю силуэт девушки. Она сидит ко мне спиной, но без сомнения знает, что я рядом. И Драко… она пишет. Мою историю. Нашу. Твою и мою… Я не верю глазам и вижу, по строчкам, выходящим из-под ее руки, что она подглядывала за нами в твоем доме,
— Что она писала?!
— Что Молли день ото дня становилось только хуже.
— Роза, ты невыносимый человек!
— Тогда я заплакала. И она увидела эти слезы. Не повернувшись ко мне и не поняв, что я рядом, за спиной, но она почувствовала это через свои строки. Отдернула руки и… стерла половину истории.
Я инстинктивно прижимаю ее к себе чуть теснее.
— Хвала Мерлину, что она не уничтожила нашу историю…
— Неважно, к кому ты будешь возносить молитвы и петь хвалебные песни. Неважно, что жертвовать, оставлять, дарить. Но важно то, что вера необходима нам.
…
Деревья переговаривались шепотом увядающих августовских листьев, но мне было все равно. Здесь греет не лето, не солнце, а русые кудри, в которые я зарываюсь носом, стоит ей только остановиться, чтобы перевести дыхание.
— Ты меня за-ду-ши-шь, — прерывисто дышит она, делая робкую попытку освободиться из кольца моих рук. По-счастью — просто напоказ.
Подъем в этом месте крутой, но Роза хочет скорее попасть домой, потому что через каких-то пару часов мы должны разъехаться по своим делам.
Этот небольшой домик я подарил ей на прошлый день рождения, ведь наблюдать море из окна — все, о чем мечтала моя девочка. А я хотел лишь одного — видеть, как она, наигравшись в морских волнах, выходит на берег озябшая, дрожащая, ищущая тепла в моих объятьях.
Минималистка во всем: в ее доме нет книг, что делало бы ее похожей на мать, в кухне нет кастрюль — чтобы дать надежду, что юная дева, когда-то станет настоящей женщиной. У нее, представьте, даже купальника нет, и она плавает, завернувшись в мою старую рубашку. И это здорово. Я счастлив, что из оторванных рукавов торчат острые холмики плеч. Гораздо острее маленькие сосцы, что угадываются сквозь намокшую ткань. Острота коленок, губ, соленых от морской воды, и только бедра, обхватывающие мои, теплы и мягки.
Теперь, когда она вновь торопится, освободившись из моих объятий, я в который раз рассматриваю ее: эту девушку никак нельзя назвать красавицей. Кудри…тугими пружинками они прыгают по плечам, стоит только ей пошевелиться, обручальными кольцами увивают мои пальцы, если повезет пропустить локоны через них. И я намерен просить. Вот если только она остановится хоть на минуту.
Да, и я с удовольствием и нежностью нахожу в ней то, что Роза Уизли совершенно не похожа на своих родителей. Она собрала в себе все черты, что им противоположны. Забывчивая и рассеянная, да не похожа на суховатую и правильную Грейнджер. Дочь лучшей ученицы Хогвартса за всю его историю едва закончила курс, предпочитая делать из книжных страниц кораблики и самолетики и запускать их при помощи волшебства, чем вникать в содержание написанного. И на отца своего, в котором я вынужден признать смелость, она не похожа… не то что участвовать в сражениях — она при виде обыкновенной домашней мыши лихо запрыгивала на стол и визжала до тех пор, пока я не соизволял спасти свое сокровище.