Давай попробуем вместе
Шрифт:
На мгновение мне кажется, будто желтоватые губы Огурца чуть подрагивают…
Подоспевшие несколько человек из медперсонала дружно выталкивают нас за двери. Я гляжу на Кирилла: маска холодного цинизма сброшена, я вижу исказившееся, полное бессильного отчаяния, меловое лицо человека, доведенного до предела. Таким ходил он в ливневые атаки «передка». Там он был настоящим, как здесь и сейчас. Почему я привык видеть его другим? Я снова думаю, что совсем не знаю своего друга…
Внизу на проходной топчется растерянная кучка людей.
– Угрожали?
– Вроде нет.
– Менты считают, что это ограбление.
– Ты веришь в эти сказки?! Где твой профессиональный нюх?
– Говорят, главному было предупреждение.
– Это слухи…
– Но почему тогда Сашка?
– Начинают всегда с малого. Если не заткнемся – все получим.
– Если это правда – лучше помолчать.
– А я не собираюсь молчать! Это же наша работа! Иначе какой от всех нас толк? – неожиданно громко выпаливает девушка с розами. – Я войду в группу вместо Саши…
– Никто никуда не войдет. Мы сворачиваем дело, – веско произносит человек лет сорока с холеной окладистой бородкой. – Никто не желает быть следующим.
– И что теперь? Будем бегать по презентациям ночных клубов и расписывать, кто сколько сожрал, кто от кого родил? Нет, спасибо… – Дрожащий голос девушки вибрирует под облупившимся потолком. – У нас демократия и свобода слова, между прочим!
– Хочешь в соседнюю палату? – визгливо выкрикивает парень в сером джемпере с лицом того же цвета.
Завязывается перепалка, и всю группу удаляют на улицу.
Мы выходим следом. Кирилл провожает огур-цовских коллег долгим тяжелым взглядом.
– Эти люди, – говорит он презрительно, – считают себя рупорами свободы? И Огурец так стремился быть с ними? Они того не стоят.
– Никто в мире того не стоил, – вздыхаю я.
И Кирилл соглашается со мной. Едва ли не впервые в жизни.
37
На переходе маячит знакомая сутулая фигура. Замедляем шаг, переглянувшись. Так и есть – Макс Фридман. В одной руке он держит потрепанную авоську, другой вяло опущенный книзу веник из бело-розовых гвоздик…
В другой?! На мгновение я застываю соляным столбом, а Макс, завидев нас, орет во все горло:
– Здорово, мужики! Вы ведь от Огурца? Как он?
Он приближается, и до меня доходит наконец, что Макс размахивает новеньким протезом.
– Выросла? – кисло шучу я.
– Ну! Немцы помогли, прикинь. Кого разбили пятьдесят лет назад!
– Может, через полвека «чехи» наших внуков проспонсируют, – брякаю я.
Макс ржет, как целое стадо жеребцов. Он слегка навеселе. Совсем немного. Узнав о состоянии Огурца, мрачнеет. Шумно засопев, объясняет, что Сашок помог ему связаться с немецкой конторой по протезам. Даже с работой помогли. Устроили вахтером в какую-то совместную контору. Не бог весть что, но на жизнь хватает. Даже с девчонкой познакомился. По объявлению. Она
Он здорово изменился с последней встречи, наш Макс. Стал почти прежним. Когда рассказывает о своей хроменькой красавице, его глаза теплеют, а рот разъезжается в немного смущенной счастливой улыбке. Впрочем, он осекается, возвращаясь с небес своей влюбленности на грязную грешную землю.
– Вот, бананы Сашку принес, йогурт… Спросил продавщицу, что можно в больнице, и та посоветовала… Я же не знал… – Макс переминается с ноги на ногу. – Вот… Гвоздики купил… Не знал, какой цвет лучше… Красный обычно женщинам дарят… По-моему, белые с розовыми нормально? – Он глядит на нас так, словно пытается прочесть в наших глазах надежду, будто именно от цветов зависит, выдержит ли Огурец этот бой…
Мы дружно киваем.
– Ну, я пошел? – так же полувопросительно произносит Макс.
– Счастливо.
– И вам, ребята…
Мы прощаемся, хлопая друг друга по плечам. Причем он делает это именно правой… Макс исчезает за дверьми Склифа.
– Хочешь, подброшу? – предлагает Кирилл. – В ногах правды нет.
Ее вообще нигде нет.
38
За окном, словно видеокадры на ускоренном просмотре, проносятся дома, машины, люди.
– Надо же, – говорю я, – Макс – молодец, выкарабкался…
– Да.
– Это ты той девчонке лечение оплатил?
– Какое еще лечение?
В зеркальце я ловлю его угрюмый быстрый взгляд.
– Зачем ты хочешь казаться хуже, чем есть? Мы же свои…
– Заткнись. Тоже мне – психолог от слова «псих».
Кирилл молчит, уставясь на дорогу. Я тоже. Тишина угнетает, но не больше, чем пошлые избитые фразы.
– Не обижайся, – внезапно чуть слышно, будто про себя, произносит Кирилл. – Я просто чертовски устал. Честное слово, устал я, Славка…
Его лоб пересекает длинная, тонкая, как шрам, морщина. Он кажется глубоким стариком с потухшим взглядом и безвольно разомкнутым ртом. Таким я его прежде не видел.
– Поедем выпьем у меня что-нибудь за скорейшее выздоровление нашего Огурца.
Я колеблюсь в нерешительности. Как раз сегодня я обещал Вере и Мишке, что свожу их в «Макдоналдс», который на самом деле терпеть не могу – дурацкая забегаловка, а по вечерам кишит побирушками. Но детям нравится. Они еще не научились замечать невидимую грязь и распознавать разукрашенную фальшь…
Я обещал, а в то самое время Сашка Огурец боролся за свою жизнь в реанимации Склифа…
В зеркальце я ловлю молчаливый упрек Кирилла. Сейчас он прав. А Вера поймет. И сумеет объяснить Мишке. Мы же – семья.
– Что ж, выпить за выздоровление стоит. Только, пожалуйста, не гони…
– Есть, шеф, – чеканит Кирилл. Вместо привычной насмешки в его словах сквозит горький сарказм.
39
«Станция «Домодедовская», – объявил приятный женский голос из вагонного динамика.