Давай познакомимся!
Шрифт:
— Я устал от белил и румян и от вечной трагической маски, я хочу хоть немножечко ласки, чтоб забыть этот дикий обман, — продолжал настаивать Вертинский, но его уже никто не слушал.
Больше на Алене не было чужой одежды, сыгравшей в этой истории не последнюю роль, — она опять была собой, и она была счастлива. Кто знает, обладало ли платье притягательной силой, а может, всепроникающая энергия профессиональной московской свахи сыграла свою роль, только волшебство не исчезло, оно оставалось здесь, рядом.
Будущее рисовалось Алене в самых ярких красках. Даже утром. Это был решительный экспрессионизм.
— Как зовут тебя, прелестное создание? —
— Алена, — смущенно улыбнулась она, кутаясь в простыни.
— Моя прекрасная Елена, моя кариатида! — И Гнатюк вновь потянулся к ней. — Моя муза!
В порыве благодарности судьбе муза, нужно отдать ей должное, вернула вещи Марго в целости и сохранности. Она даже успела сдать платье в дорогую экспресс-химчистку. Забирать его мы пришли вместе. Нужно было успеть вернуть все на места, пока Маргарита не хватилась одежды. Тогда-то Алена и рассказала мне романтическую историю своего первого свидания, плавно перешедшего во второе, однако меня больше взволновали другие, второстепенные новости.
— Ты представляешь, ему звонили из журнала Hello, спрашивали, как меня подписать, — хихикала счастливая Алена. — Ну нас, естественно, фотографировали вместе. Он попросил написать «с моей музой».
— Аленка, это любовь... — пролепетала я. Вся история скоропалительной страсти была слишком неожиданной для того, чтобы я могла сформулировать свое к ней отношение. — Стоп-стоп, а когда, ты говоришь, выйдет журнал?
— Через две недели. Я себе куплю несколько штук, маме в Киев отправлю, — щебетала Алена. — А ты чего это, Катюша, побледнела?
Стоит ли говорить, что две недели тянулись невероятно медленно: это был какой-то день рождения наоборот, когда ты ждешь не подарков, а неизбежного и при этом неприятного сюрприза. Ужасный конец казался мне гораздо более притягательным, чем бесконечный ужас... И вот сейчас я встану, пройду лестничный пролет до лифта, где наверняка уже курит Жу-Жу, потом спущусь вниз, перейду дорогу, нырну в арку, дошагаю до «Седьмого континента», протяну руку — и...
— Екатерина, на рабочем месте могла бы хоть не храпеть! — Что-то тяжелое пролетело мимо моего лица и шлепнулось перед носом. — Ты говорила, что Герштейн не пришел на мероприятие, а на самом деле ты его просто проглядела. Мне кажется, что в твоем возрасте нужно быть повнимательней, если ты хочешь сделать в нашем агентстве хоть какую-нибудь карьеру.
Я судорожно вскочила, поправляя одежду. Какой кошмар! Передо мной стояла разъяренная Маргарита. Кажется, я отключилась прямо на клавиатуре.
— У тебя на щеке отпечатались клавиши, — промурлыкала Жу-Жу, проплывая мимо. — А еще ты семь раз отправила сообщение «ЫЫЫЫЫЫЫЫ» по почте. Получили все!
Я машинально пощупала щеку и посмотрела на руку, как будто рисунок клавиш мог перейти на ладонь. Маргарита раздраженно перелистывала страницы верхнего журнала из увесистой пачки, которая только что просвистела мимо меня и плюхнулась на стол. Кстати, покупать и приносить ей свежие журналы — это тоже моя обязанность; интересно, сколько же я спала?
— Ну вот, пожалуйста, он, а я уж думала, не померещилось ли мне. — Марго ткнула пальцем с идеальным французским маникюром в светскую хронику. «Гараж, полный оргазмов» — гласил заголовок, после которого шло несколько цветистых строчек, на все лады восхваляющих искусство Гнатюка.
Я робко наклонилась над журналом. Несколько раз перечитала надпись, на которой остановился палец Маргариты, и густо побагровела.
«Александр
— Тебе хотя бы стыдно, — утвердительно заявила Марго и схватила журнал в руки. — Что это?! — судорожно выдохнула она, схватившись за то место, где у более чувствительных людей предположительно располагается сердце. — В парижском Hermes меня уверяли, что такие сумки делают на заказ и в Москве она только у меня! — Казалось, Марго была расстроена, как маленький ребенок, у которого отняли игрушку. — А здесь какая-то идиотка, на голове копна сена, боже.... Деревня нацепила платье от Марджелы задом наперед!
Кажется, я уже знала, о ком идет речь. Ну конечно, вот она, восходящая звезда артистических тусовок и по совместительству моя подруга Алена с той самой «сумкой богатой телки». Теперь на нее любуется сама богатая телка, которая вот-вот забодает парижский Hermes. Я самый нелепый человек во вселенной, и все мои хорошие начинания заканчиваются международным скандалом.
«Михаил Гнатюк со своей новой музой». Ага, а еще со старой сумкой моей, видимо, бывшей начальницы.
— Маргарита... — Я решила прыгнуть в пасть ко льву самостоятельно. Дожидаться, когда он меня медленно прожует, было выше моих сил. — Видите ли, дело в том, что...
— Запомни, девочка моя... — На меня строго смотрели два аккуратно подведенных глаза моей начальницы. — Никогда не оправдывайся!
Марго покровительственно похлопала меня по плечу, развернулась и уверенной походкой светской львицы прошла в свой кабинет. И хотя она даже не представляла, что именно я собиралась ей сказать, совет был хорош. Да, Марго заслуживает всех своих сумок, шуб и драгоценностей. Она настоящая женщина, в ней есть класс.
А не совсем настоящая женщина (то есть ее трусливое, очень заспанное и мятое подобие) жадно приникла к журналу Hello. Никогда еще светская хроника не будила во мне таких противоречивых эмоций. Ну конечно, судя по всему, мою физиономию рядом с Герштейном благополучно обрезали. Остался лишь кусочек ноги в черной туфельке!
Нога была хороша.
Ничего такая нога.
Эта нога была кого надо нога.
И мне сразу стало легче.
Глава одиннадцатая, или Милая, нежная старородящая
«В твоем возрасте надо не мечтать, а действовать! — любит приговаривать моя мама. — В роддоме тебе напишут в карточке „старородящая“. Пожалей мать, дай хоть один разик на первое сентября к внукам успеть!»
Добрую половину моей одинокой жизни мама мысленно нянчит воображаемых внуков. «Старородящая» — это ее любимое слово. Всякий раз, когда я слышу его, несколько моих яйцеклеток умирает просто от ужаса. Неудивительно, что значительную часть времени я провожу в неотступной борьбе за право быть собой, то есть подаю плохой пример, не думаю головой, нарушаю мировую гармонию и наступаю на старые грабли. Я не сильно удивлюсь, если у мамы гденибудь припрятан секретный календарь, на котором она отмечает фломастером каждый день моей бессмысленно прожитой жизни. Когда же мне исполнилось тридцать, однообразные мамины мечты начали проникать и в святая святых — мою собственную квартиру, за которую я ежемесячно выплачиваю грабительский ипотечный кредит.