Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
Его не страшила никакая работа, и, зашив в подкладку старой шинели партийный и комсомольский билеты и письмо губкома РКСМ (кулацкие банды еще не сложили оружия), он на попутных подводах добрался до далекого Верхнеуральска и пошел колесить по проселочным дорогам и лесным тропинкам от станицы к станице, от поселка к поселку.
Доклад о текущем моменте, вовлечение в комсомол новых членов, сбор железного лома, организация ликбеза и драматического кружка — чем только не занимался инструктор укомола, острый на язык,
Прочел я письмо Мильчакова раз и другой, и всё как-то стало на свои места, и я сразу же попросил, чтобы меня направили куда-нибудь подальше, в Чечню или Ингушетию, в горные аулы, где чадра встречалась куда чаще, нежели пионерский галстук.
Я, конечно, поблагодарил Сашу за письмо. Он вновь мне ответил. Интересовался, чем я занимаюсь, освоил ли уже округа и автономные области Северного Кавказа. Так завязалась наша переписка, которой я очень дорожил. А вскоре я увиделся с ним еще раз.
Мильчаков приехал в Ростов, чтобы выступить на краевом комсомольском активе. Я сидел в переполненном зале клуба совторгслужащих и напряженно вслушивался в слова, падавшие в зал. Они слетали с трибуны, живые, яркие, как искры. Да, вот когда я понял, почему Сашу прозвали «златоустом».
Несколько сот парней и девушек, собравшихся в зале, были захвачены, заполнены, стянуты в единую тугую пружину страстной и образной речью Мильчакова. И, когда он кончил, мы поднялись со своих мест и запели: «Вперед, заре навстречу…»
Мы готовы были идти вперед, навстречу этой заре, идти безостановочно, не боясь никаких трудностей и презирая опасности.
После доклада Мильчакова окружили его старые друзья по работе. Я стоял в стороне, не решаясь подойти к разговаривающим. И вдруг услышал высокий звонкий голос Мильчакова: «А почему я не вижу Муромцева? Разве его не было на активе?»
— Вот он я! — завопил я что есть мочи и, работая плечами и локтями, пробился сквозь плотную толпу окружавших его ребят.
— Здравствуй, Муромцев, — сказал он приветливо. — А я уж думал, что ты в командировке или, чего доброго, болен.
— Да что с ним сделается! — заикаясь воскликнул Коля Евсеев и здорово хватил меня по плечу огромной своей ручищей. — Он же у нас б-боксер и вообще м-м-молодчик.
— Ты надолго приехал? Мы с тобой еще встретимся? — взволнованно спрашивал я Мильчакова.
— Уезжаю завтра, но встретимся обязательно. Скажем, в девять утра, у меня в номере.
Ровно в девять утра я постучал в дверь правительственного номера, в котором остановился Мильчаков.
— Люблю точность, — сказал Саша. — А я уже заказал завтрак. Садись и рассказывай.
Далеко не все люди умеют слушать. Начинаешь что-нибудь рассказывать, а они перебивают, потому что им совсем неинтересно слушать то, что не имеет к ним прямого отношения. Или только делают вид, что слушают. Так сказать, из любезности.
— Вот теперь я вижу, что ты полностью акклиматизировался. Да я и не сомневался. Евсеев писал, что ты оказался дельным парнем.
Вот что! Мильчаков, значит, не только переписывался со мной, но и специально интересовался, как я работаю! Тогда я решился…
— Есть у меня к тебе одно дело, Саша, — начал я неуверенно. — Но прямо не знаю, как об этом сказать.
— А так прямо и скажи. Попроще.
— Понимаешь, у меня кончается кандидатский стаж. Надо переводиться в члены партии. Сложная история…
— Что тут сложного? Подавай заявления, возьми рекомендации. Одну рекомендацию ты можешь получить от меня.
— Но ведь ты меня плохо знаешь, — растерянно сказал я.
— Лучше, чем ты думаешь.
Он придвинул к себе блокнот и обмакнул перо в большую чернильницу с осклабившимся бронзовым медведем на крышке. Написал несколько строк, тщательно промокнул и с треском вырвал листок из блокнота:
— Вот. Я доверяю тебе, Дмитрий. Ты будешь хорошим коммунистом и…
— Я не подведу тебя, Саша, никогда не подведу, — бормотал я, держа в руках рекомендацию Мильчакова. — Можешь не беспокоиться… Вот честное слово!
— Не то ты говоришь, Муромцев, не по существу. Разве главное в том, что кандидат партии Муромцев не подведет члена партии Мильчакова? Я не стал бы рекомендовать тебя, если бы сомневался в твоей политической честности и в преданности нашему делу. Не мне, а самому себе должен ты дать честное слово, что до конца дней своих будешь с партией и с народом.
— Буду, — сказал я, чувствуя, что ком подбирается к горлу, а глаза подозрительно пощипывает.
— Давай-ка попросим еще чаю, а то твой, наверное, совсем остыл, — сказал Мильчаков и, подойдя к двери, надавил кнопку звонка…
— Что ты тут делаешь?
Я вздрогнул. Шура Волков стоял против меня и удивленно меня рассматривал.
Я с трудом оторвался от своих мыслей:
— А что? Разве началась?
— Все собрались, ждут докладчика, а он, изволите ли видеть, смотрит в потолок и раскуривает.
— Да нет, она потухла, — сказал я и бросил окурок папиросы в урну.
Нюра Северьянова, тоненькая, стройная, в юнгштурмовке и в пионерском галстуке, похожая на вожатую звена, а не на председателя Центрального бюро, сделала мне строгое внушение за опоздание, а затем предоставила слово.