Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
Я расплатился и вышел на улицу. Вечер был теплым и ясным, и я рассчитывал, что успею добраться до своей постели и заснуть прежде, нежели луна обрушится на голову человечества.
Утром я проснулся с ощущением, что вчерашний день не прошел для меня даром. Я имел возможность в упор рассмотреть настоящего врага. Не какое-нибудь абстрактное понятие — строчки из резолюции: «неослабное внимание надо обратить на подозрительную возню так называемых левых социал-демократов» или что-нибудь в этом роде, — нет, я видел вчера врага во плоти и крови, с прозрачно-серыми глазами и тонкими, презрительно кривящимися губами. Он одержим идеей, пусть нелепой, даже просто бредовой,
Портье я сказал, что подыскал себе хорошенькую квартиру и что сегодня придет посыльный и заберет мой багаж. Расплатился за номер, портье тщательно пересчитал рейхсмарки и пфенниги и прокаркал по-французски пожелание весело и с пользой провести время в Берлине. Так что расстались мы с ним совсем по-приятельски.
Внутренне гордясь своими «отличными» знаниями города, я самостоятельно, без расспросов, добрался до Силезского вокзала и с облегчением обнаружил, что Хорст уже на месте.
— Держим путь к папаше Брауну, — весело сказал он.
— Какой еще Браун? Ты же должен отвести меня к Руди.
— Руди сейчас у папаши Брауна, а Браун — шеф нашего клуба на Фридрихсгайне. В общем, сам всё увидишь. Тут ходу несколько минут.
Мы вышли на Лангештрассе, прошли два квартала и остановились перед пивной с кокетливым названием «Цветущая фиалка».
— Вот и клуб, — подмигнул мне Хорст. — Но подожди минуту. — Он достал из внутреннего кармана своей брезентовой куртки небольшой конверт и протянул мне, — Получай. Ты будешь жить у Шталя, как договорились. Но Руди не слишком богат. Вот твоя зарплата за апрель. Теперь идем.
Пивная как пивная. Под низким сводчатым потолком дымно, накурено. Много народа. Глухо постукивают тяжелые кружки. Шипит желтая пенистая струя. Над стойкой на почерневших от времени полках старинные глиняные и фарфоровые кружки с крышками и без оных. Со стены ветвятся непременные оленьи рога. Папаша Браун, — наверное это он, с нежданно смоляной, будто приклеенной, бородкой, — ловко наполняет кружки, гремит медяками, перебрасывается шутками с посетителями. На нас — ноль внимания. Нечего сказать, хорошенький клубик!
— А где же Руди?
— Идем, идем…
Мы проходим через всю комнату, попадаем в другую, полутемную, где громоздятся здоровущие бочки и в нос еще сильнее бьет хмелем и кислотой, Хорст толкает узкую дверь, и… я попадаю на сбор пионерского отряда. Вот уж чего не ожидал! Всё как полагается. Человек пятнадцать ребят в красных галстуках окружили невысокого стройного юношу, тоже в небрежно повязанном красном платке. Но лишь только скрипнула
— Seid bereit! [30]
— Allzeit bereit! [31] — вскакивая со скамеек, довольно дружно кричат в ответ пионеры.
Ну что за дубина… Увидел своих любимых пионерчиков в забыл о конспирации.
Хорст прямо давится от хохота:
— Грета знала, с кем тебя свести!
Подходит вожатый. Тонкое подвижное лицо. Добрая улыбка. Зеленовато-карие глаза весело поблескивают.
— Здравствуй, Даниэль. Я Руди «Киндербюро».
30
Будьте готовы! (Нем.)
31
Всегда готовы! (Нем.)
Мы стискиваем друг другу руки. Ого! У Руди железное пожатие.
— Ты тут посиди немного. Я проведу сбор группы и буду в полном твоем распоряжении.
— Ну а я вам больше не нужен, — вмешивается Хорст. — Вы отлично договоритесь.
— А как ты думаешь! Так устраивайся, Даниэль, и не скучай… Или, может, хочешь пойти туда и пропустить кружечку пива?
— Нет, я лучше посижу здесь.
И всё же это — клуб. Квадратная светлая комната. На стенах вместо полок с расписными пузатыми кружками три портрета: Ленина, Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Рамки портретов старательно украшены красным шелком. Столы сдвинуты к стенам, так что в центре комнаты свободная площадка.
— Так что же всё-таки у вас произошло? — спрашивает Руди. — Говори ты, Эрвин.
— Это становится просто невыносимым, Руди, — говорит аккуратный черноволосый мальчуган. — Бегемот вчера так обработал руки Михелю-коротышке, что они распухли и он даже пальцами не может шевелить. Бегемоту, понимаешь, взбрело в голову, будто Михель плевал на сапог Руперту.
— А, быть может, он действительно плевал? — задумчиво осведомляется Руди.
— Чепуха какая! Просто у коротышки болел зуб, и ты же знаешь нашего Бегемота. Он орудует железной линейкой.
— Эрвину тоже досталось. По голове! — вмешивается остроносый мальчишка в таких же, как у Греты Вильде, очках.
— А тебе за что?
Эрвин пренебрежительно махнул рукой:
— Совсем не больно! Он хотел стукнуть меня по макушке, но линейка скользнула, и удар пришелся по плечу. Только и всего.
— Господин Ридель тоже дерется. Он выкручивает уши, а потом еще ябедничает Бегемоту. Так что получается двойная трепка.
— Ну и что вы предлагаете?
— Мы ничего не можем предложить, Руди, — разводит руками Эрвин. — Но только, понимаешь, только мы не хотим больше терпеть.
— Но вы же спартаковцы! Ищите выход.
Девочка постарше, с явным ужасом слушавшая рассказ Эрвина (в их гимназии учителя, наверное, только шипят и ставят черную отметку за поведение), вносит предложение:
— Если бы ты, Руди, пошел в их школу и сам поговорил с учителем!
— Ох какая ты смешная! — восклицает Эрвин. — Так они и послушаются Руди. Держи карман!
— Выкрасть и куда-нибудь забросить линейку Бегемота! — вдохновенно предлагает кто-то из ребят.
— Он возьмет другую, потяжелее… Что мы выиграем?