Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
И первое, что сделал Муромцев, когда красно-черный поезд беды остановился опять же на одном из самых далеких путей, у вокзала Пенза-I, — стал в длинную очередь у окошка телеграфа и послал в Ленинград телеграмму:
«Я в Пензе. Выезжайте, как сможете. Телеграфируй главный почтамт».
Глава вторая
ГЛУБОКИЙ ТЫЛ
Здание Облдрамтеатра показалось Муромцеву вызывающе огромным. Оно возвышалось на Московской словно белый океанский
Оказавшись в просторном вестибюле — направо находилась кабинка кассы и рядом дверь с дощечкой: «Зам. директора», — Дмитрий по очереди ткнулся в три застекленные двери, ведущие во внутренние помещения театра. Ни одна не подалась. Тогда он попытался проникнуть в кабинет заместителя директора, но тщетно — и эта дверь была заперта.
Откуда-то сбоку вышла пожилая женщина с шваброй, обмотанной мокрой тряпкой.
— Чегой-то ты, мил человек, озоруешь? — грозно вопросила она, присматриваясь к Дмитрию настороженным взглядом. — Ломишься в запертые! Не в себе, может?
— Простите, — успокоительно начал Муромцев. — Я приезжий. Хотел повидать кого-нибудь из администрации.
— Так бы и говорил. Ахтеров нет и замдирехтура тоже, а Анна Юльевна на месте. У нас сейчас гастроли.
— А кто она — Анна Юльевна? Я ведь никого не знаю.
— Главная она. Дирехтор наш.
— Вот бы мне ее повидать.
Уборщица еще раз смерила Муромцева оценивающим взглядом.
— Коли надо, значит, надо. Пойдем со мной.
Открыла боковую дверь и, взяв наперехват швабру, точно готовясь к штыковому бою, пошла по полутемному коридору. Навстречу шли двое.
— К вам, Анна Юльевна, — зычно крикнула уборщица. — Приезжим назвался.
Женщина с гладко причесанными темными волосами и в пенсне без оправы выдвинулась вперед.
— Вы ко мне, товарищ? — В ее глуховатом голосе прозвучали тревожные нотки.
Муромцев назвал себя.
— Был художественным руководителем Чарджоуского театра-студии.
— Да-а? — протянула Анна Юльевна. — И какое же у вас дело?
Муромцев ждал, что она пригласит его в свой кабинет и уж во всяком случае выслушает всю его историю. Поэтому он неопределенно промямлил:
— Вчера приехал, и вот хотелось бы поговорить. Посоветоваться… Я в Пензе впервые…
— Вы проездом? В Москву? — спросил мужчина в сером костюме, стоявший чуть позади директора театра.
— Нет, почему же проездом… Собираюсь остаться в Пензе.
— Так вы по поводу работы? — жестче, чем хотелось бы Муромцеву, спросила Анна Юльевна.
— Да, я думал, что, может, понадоблюсь… — тянул Муромцев.
Она не спросила документов, не поинтересовалась биографическими подробностями. Всплеснула руками и обратилась не к Дмитрию, а к своему спутнику:
— Ну как сговорились! Уже третий. — И к Дмитрию: — У нас три режиссера: Владимир Прохорович Вольмар, художественный руководитель театра, Отрадин и вот — Евгений Николаевич…
— Белов, —
— Вы меня не так поняли. Я ищу работы, а не должности режиссера, — сказал Дмитрий.
— Да, но у нас на сорок процентов сокращаются штаты. Не знаю, что и делать, — как-то жалобно, по-домашнему сказала Анна Юльевна.
В разговор неожиданно вступил звучный глубокий голос: «…после тяжелых боев оставлен город Львов…»
Молча дослушали сводку.
— Вы актер? — спросил Белов.
— Нет, литератор.
Белов ухватился за свой массивный подбородок:
— Это хуже. Завлит штатным расписанием не предусмотрен. Не знаю, что вам и посоветовать. В «Пензенской правде» были?
Муромцев не ответил. Ведь для того, чтобы объяснить, почему он не пошел первым делом в газету, пришлось бы рассказать всю свою историю. В коридоре… На ходу… Стоит ли?!
— А где помещается отдел по делам искусств? — спросил он у Анны Юльевны.
Она впервые улыбнулась:
— Совсем близко. Видите дверь налево? Там и отдел. Евгений Николаевич, мы положительно опаздываем! Единственно, что могу пока для вас сделать, товарищ, это прикрепить к нашей театральной столовой. Боюсь, что очень скоро может пригодиться.
— Благодарю вас, — вежливо сказал Муромцев.
Они вышли в холл, но Белов тотчас же вернулся и негромко сказал:
— Вот что, коллега. В отдел искусств идти не рекомендую. Начальник — бурбон и бестолочь. Отправляйтесь-ка лучше к Королеву. Директор областного Дома народного творчества, тоже литератор и вообще… человек. И главное, не унывайте! Веселер — отличная баба, но, сами понимаете, момент неподходящий…
Да, он всё понимал. Понимал даже раньше, чем слышал ответ. Но от этого было не легче. Вторая осечка. Первая — в педагогическом институте, там на горе, где такой большой и тенистый парк. Ничего похожего на тот разговор, что был в Рязани.
— У вас есть диплом об окончании университета?
— Я икапист.
— Что, что?
— Учился в Институте красной профессуры.
— Документ об окончании?
— Я его не окончил.
— А какие же у вас документы?
— Вот справка Чарджоуского учительского института.
— Ну это же несерьезно, товарищ. Справка не диплом… Извините, это я так, к слову. Но доцентура в учительском институте, да еще в столь захолустном, не дает вам права преподавания в нашем пе-да-го-ги-че-ском. Улавливаете? Рекомендую обратиться в гороно.
Этот ректор то ли проректор педагогического института принадлежал, на несчастье Дмитрия, к той разновидности чиновных деятелей, которые придерживаются правила: бумаге верь, а в человеке сомневайся. Что же касается его совета пойти в гороно, то Муромцев откладывал это на самый крайний случай. Преподавание русского языка и литературы в средней школе пугало его грамматическими и синтаксическими правилами, в которых он явно плавал.