Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
— Но я же вам говорил, товарищ полковник, что вся моя семья в Ленинграде. Мать, жена и дочка.
— Рязань не будет принимать эвакуированных, — повторил комендант.
— Что же прикажете делать: уезжать или разводиться? — раздраженно спросил Дмитрий.
— Вы не военнослужащий. Приказывать вам прав не имею. А в просьбе вашей отказываю.
— Но это же черт знает что! Вы поймите, с первого сентября я должен уже приступить к работе.
— Простите, товарищ, но временем для разговора с вами больше не располагаю. — И протянул заявление Муромцева со своей резолюцией: «Отказать».
Дмитрий ринулся к ректору.
— Не знаю, что и посоветовать вам, Дмитрий Иванович. Против вашей кандидатуры не было и нет никаких возражений. Но по поводу вашей семьи… Есть прямое указание. Тут и Василий Григорьевич бессилен.
Страшно расстроенный пришел Дмитрий к Кэмрадам и поведал о полном своем поражении.
— Вот я и в тупике. Послал телеграмму своим. Может, они уже в пути, а тут такая ерунда получилась. Приедут, а Рязань их не примет. Ну что мне тогда делать?
— Сейчас же дай телеграмму, чтобы задержались, — предложил Кэмрад.
— Ну, это само собой… Однако телеграмма не выход из этой дурацкой ситуации. — Дмитрий вытащил пачку «Беломора» и, прежде чем зажечь папиросу, поломал три спички.
— Не горячись. Лучше давай искать выход.
Переваливаясь по-утиному и выворачивая ступни наружу, Сеня подошел к полке с книгами.
— Где-то она тут была, — задумчиво сообщил он, перебирая пальцами корешки. — Совсем недавно видел… Всегда вот так — когда нужно, не попадается под руку… Гм… И здесь нет… Мистика какая-то! Ага, попалась, голубушка! — И, торжествующий, принес и положил на стол перед Дмитрием «Экономическую географию СССР». — Сейчас всё и прояснится.
— Что именно? — спросил Дмитрий, ткнув в пепельницу потухшую папиросу.
— Выберем для тебя город. Самый прекрасный. Смотри! — Кэмрад раскрыл учебник и развернул небольшую карту Советского Союза. — Что такое Рязань? Небольшая точка. А сколько их здесь, этих точек!
— Да пойми ты, ради бога, что я Рязань выбрал из-за ее близости к Москве. Три часа, и ты уже на Старой площади. Разве мне в Чарджоу плохо было? И кафедру имел в учительском, и театр-студию для души. Да ведь и не только для души — зарплату как худрук получал. Но расстояние! Не три часа, а трое суток с довеском. Не наездишься. А ведь в дикой моей истории концы не скоро найдешь! И к партследователю не раз и не два пойти придется…
— Погоди, погоди! — перебил его Кэмрад и недоуменно уставился на Дмитрия своими добрыми близорукими глазами. — Есть две временных категории: вчера и сегодня. Вчера не было войны, а сегодня… Сегодня, Митя, твое дело… ну, как бы это сказать: его под микроскопом рассматривать надо, это дело кропотливое и потребует много времени…
— Выходит, ты за то, чтобы я всю войну проходил исключенным из партии?! — негодующе выкрикнул Муромцев. — Нечего сказать, хороший совет дает друг.
— Зря горячишься. Пройдешь всю войну коммунистом. Партбилет мы носим вот
— Как по-писаному, — слабо улыбнулся Дмитрий. Он уже сожалел о своей вспышке. И перед кем? Перед Сенькой Кэмрадом, который был его побратимом не только по взглядам, но и по беде. — Куда же, по-твоему, мне отправляться? Обратно в Туркмению или в Сибирь?
— Зачем же так далеко? Вот — Воронеж. Вот — Тамбов. Вот — Курск. Да мало ли есть областных центров с педагогическими или учительскими институтами, где ты пригодишься? Взять хотя бы Пензу…
— Пензу, говоришь? А знаешь, Пенза, пожалуй, подойдет.
Муромцев вспомнил, что в Пензе секретарем обкома партии по транспорту — Темляков. Всё же знакомый, хотя только понаслышке. В Чарджоу Дмитрий снимал квартиру в доме его матери Прасковьи Андреевны, а его сестренка Юля занималась у Таси в балетном кружке. Да, Павел Темляков. Но, может, его уже в Пензе нет? А, черт! Тамбов или Пенза, Пенза или Саратов. Пусть будет Пенза.
— Торчать здесь не имеет смысла. Завтра же и поеду. В эту самую… Пензу.
Кэмрад зачем-то обвел точку Пензы на карте синим карандашом, сложил ее, закрыл учебник и стал неторопливо расхаживать по комнате. Долго молчал. Потом подошел к Дмитрию и положил ему ладонь на плечо:
— Ехать так ехать. Решено.
— Да уж придется.
— Вот вместе и поедем.
— И ты хочешь? Но почему?
Кэмрад сел рядом и, рассматривая свои ладони, стал объяснять:
— Видишь ли, мне, по существу, здесь делать нечего. Сижу на шее у Галины. Заниматься Маяковским как-то несвоевременно… Может, в Пензе найду для себя какое-нибудь дело. А главное — вдвоем-то будет легче.
— А Галя?
— Так ведь не на край света! Галя при месте, всеми корнями в рязанскую землю вросла. А я — перекати-поле, бродяга. Да ты меня не отговаривай. Встретились, так уж и пойдем вместе.
Дмитрий был очень доволен: будет рядом старый товарищ по комсомолу, добрый и чуткий человек, которому ничего не надо объяснять. Конечно, вдвоем им будет легче.
— Что ж, попытаем счастья в Пензе, — улыбнулся Муромцев. — Если только твоя жена не воспротивится.
— Не волнуйся, Галина все понимает. А за своих не беспокойся. Ведь в Ленинграде они, а не в прифронтовом городе! Ну на неделю, на месяц позже приедут.
Назавтра они отправились на вокзал. Сразу же выяснилось, что одного желания уехать явно недостаточно. Билеты на поезда, идущие на восток, почему-то не продавались, а в сторону Москвы, один за другим с малыми интервалами, следовали длинные воинские составы. Иногда они ненадолго задерживались перед семафором, и тогда красноармейцы в еще не обношенных летних гимнастерках и неуклюжих кирзовых сапогах, позвякивая котелками и чайниками, бежали за кипятком и ломились в зеленую дверь мужского туалета. Но чаще составы проносились мимо, и в дыму и грохоте возникали и тут же исчезали громоздкие, упрятанные в брезент пушки, танки, грузовые машины. Составы тащили сдвоенные паровозы «ФД», черные, могучие, повлажневшие от жаркого машинного пота. Будто всю непомерную тяжесть войны тащили на себе эти паровозы. И чем чаще шли мимо Рязани воинские составы, тем спокойнее становилось на душе у Муромцева: вот она — наша силища! И уже завтра обрушится она на фашистских захватчиков, и хрустнет под неистовым ее ударом хребет врага.