Давайте напишем что-нибудь
Шрифт:
– Спрашивайте! – храбро сказал Редингот и зажмурился.
– Когда Вы жмуритесь, Вы похожи на котенка, – серьезно сказала Марта. – Хорошо, я спрошу. Скажите мне, Редингот, Вас это – все это – до сих пор, извините за выражение, забавляет?
– Вы про Окружность? – испуганно спросил Редингот, открывая глаза. – Я, Марта, вот что должен Вам сказать…
– Должны или хотите? – предупредительно осведомилась Марта.
– Должен, – Редингот сконфузился, как подросток, впервые почувствовавший половое влечение.
– Если должны, то лучше не говорите.
– Откуда? – удивился Редингот.
Марта прямо рассмеялась вся:
– Странный Вы, право! Не первый же день на свете живу… Жизнь состоит из долгов. И из чувств. Они все время в борьбе. Только чувства все равно победят, я знаю.
– А я не знаю. – Редингот поднял глаза к небу и увидел там голубя с письмом в клюве. Через миг голубь свалился к ногам Редингота и, чертыхаясь, поскольку в гробу видал свою работу, положил на землю какую-то забавную на вид трубочку. Редингот поднял трубочку. Марта заинтересованно наблюдала за ним.
Трубочка оказалась тончайшей полоской бледно-сиреневой бумаги, к которой белой перевитой лентой были привязаны сухие цветы: гладиолусы, орхидеи, лилии, речные кувшинки…
– Я теряюсь, – разглядывая все только что перечисленное, вслух размышлял Редингот. – Послание обещает быть полным противоречий… цвет бумаги недвусмысленно намекает на сообщение делового свойства, однако цвет ленты свидетельствует об интимности содержания, в то время как выбор перевитой ленты заставляет предположить наличие интриги… Гладиолус означает, что содержание письма нейтрально, орхидея – что автор влюблен, но боится показать свои чувства, лилия – что у него в момент написания письма была особа из ближайшего окружения императора, а речные кувшинки – что на обед у него дикая утка, подстреленная его приятелем Ямамото, ранним зимним утром отправляющимся начальником на горную станцию У.
– Не соглашусь с Вами, – деликатно, но твердо заметила Марта.
– Соглашайтесь! – взмолился Редингот. – Ради Бога…
Марта помолчала минут десять.
– И все-таки не соглашусь. Вы базируетесь на суждениях, имевших распространение лишь в самом начале хэйанского периода, в то время как с ними очевидно спорят трактовки периода Камакура.
Прижатый к стенке Редингот, действительно напрочь почему-то забывший в этот момент о строгих трактовках периода Камакура, покраснел так, что проходившая мимо обаятельная сицилианка даже обратилась к Марте с вопросом: «Вы помидоры почем продаете?»
– Так что, дорогой Редингот, – продолжала Марта, сообщив сицилианке адрес ближайшего овощного рынка, – скорее всего, перед нами деловое послание от частного лица, которое с Вами связывают несостоявшиеся близкие отношения… все очень просто!
– Тогда я знаю имя этого частного лица, – вынужден был признаться Редингот.
– А фамилию? – спросила педантичная Марта.
– Фамилии не знаю. Имя же – Умная Эльза.
– Ой, и я знаю Умную Эльзу! – обрадованно воскликнула Марта. – Такая… милая простушка.
– Была простушка, – вздохнул Редингот. – А теперь сложной символикой, как ложкой, орудует! Но я полагаю, что в письме ее – новости, касающиеся участка Правильной Окружности из спичек, пролагаемого
Развернув бледно-сиреневую трубочку, Редингот прочитал вслух:
«КОНЦЫ СОПРИКАСАЮТСЯ, НЕ СОПРИКАСАЯСЬ:
КРИК ПОСЛЕДНЕГО ГУСЯ В БЕЗУПРЕЧНОЙ ОСЕННЕЙ СТАЕ
ОПЕРЕЖАЕТ КРИК ПЕРВОГО ГУСЯ».
– Совсем изумничалась, – устало отнесся Редингот. – Поди пойми, что она имеет в виду!
– К сожалению, опять не могу согласиться с Вами, – мягче некуда возразила Марта. – Умная Эльза довольно прозрачно обрисовывает ситуацию с Абсолютно Правильной Окружностью из спичек. Вероятно, нам не следует рассчитывать на то, что построенный в Японии фрагмент будет легко совместить с соседними.
– И кому тогда будет нужен этот фрагмент? – обрушился Редингот на Марту (вывихнув ей плечо), как будто это она была Умная Эльза. Тут же, впрочем, поняв свою ошибку, Редингот профессиональным движением хиропрактора поставил плечо на присущее ему в обычное время место. Марта громко застонала, но упрекать Редингота даже не подумала: ей был понятен его гнев.
Гнев Редингота и стал предметом их обсуждения по дороге на вокзал. Предвидя ужасные последствия гнева, Марта даже перефразировала (неловко, кстати) первую строку «Илиады» и продекламировала ее:
Гнев, о богиня, воспой Редингота, такого-то сына!…на вокзале Редингот сразу же оправдал ее ожидания, поймав при попытке сесть в поезд, отправлявшийся на юг, Третье Лицо. Третье Лицо, беспрестанно любуясь золотым тельцом, власти которого оно все-таки не смогло противостоять, надолго замешкалось в Палермо и неудачным образом оказалось на вокзале в то же самое время, что Марта и Редингот. Редингот без лишних слов схватил Третье Лицо в охапку и поволок его в сторону гавани. Марте ничего не оставалось, как броситься следом.
– Вы в гавань? – то и дело спрашивали их по дороге и, едва узнавали, что – да, спешили за ними.
Редингот пока и сам не понимал, почему он выбрал это направление, однако не мог признаться в этом даже себе, ибо за ним, как всегда, уже шли массы. Впрочем, понимать ему ничего и не требовалось: только они приблизились к гавани – Марта внесла отличное предложение.
– Мы отправим Третье Лицо в Змбрафль, – сказала она Рединготу. – И пусть они там с ним разбираются.
– Отправим как… что? – задал таможенно грамотный вопрос Редингот.
– Как… следующий по назначению мелкий скот, – нашлась Марта.
Уже через короткое время безучастное ко всему, кроме пресловутого золотого тельца, Третье Лицо прошло процедуру досмотра и было любовно упаковано в компактный контейнер для перевозки мелкого скота. Прямо поверх контейнера Марта написала:
Сын Бернару
Зд. бывшего Музея
Змбрафль
Присутствовавшие при этом сицилианки и сицилианцы громко зааплодировали: они давно уже презирали Третье Лицо, которое предало человечество ради золотого тельца, и были рады тому, что отныне ноги лица больше не будет на Сицилии.