Давайте напишем что-нибудь
Шрифт:
– Вы только стихами не заговорите, – предупредил Сын Бернар. – Не люблю я этого.
– Да погодите Вы, – отмахнулась Кузькина мать, – я, значит, о чем… ветер вот дует – и это все к нам как бы отношения не имеет, а с другой стороны – имеет… и так как-то немножко глупо на душе – и становится вообще уже непонятно: что мы тут делаем?
– Вы, наверное, закончили, – с надеждой констатировал Сын Бернар.
– Позвольте же договорить, наконец! – рассвирепела Кузькина мать и свирепо продолжала: – Так, стало быть, что мы тут делаем – в свете не столько данного
– Давайте я за Вас выражусь – Вы не умеете! – не выдержал Сын Бернар.
– Ну что ж это такое-то! – Кузькина мать залепила Сын Бернару затрещину, словно была не Кузькиною матерью, а матерью Сын Бернара, и, уже не давая сбить себя с толку, довела до конца причудливую свою мысль: – …в свете, я бы так сформулировала, неких общих проблем, связанных с нашей ролью во всем этом – не знаю в чем, даже слова-то путного не подберешь! Я имею в виду то, что мы в последнее время переживаем… со всеми этими странными заданиями в разных странах, со всеми этими сложностями, которые нам надо преодолевать, со всеми несуразностями, которые стоят на пути… иными словами, оно нам к чему все? – Тут она остановилась – совершенно непонятой.
Ближний тяжело вздохнул и, взглянув на Кузькину мать, сказал:
– Вы лучше, когда в мешке. Полезайте-ка опять туда: мешок у меня с собой.
– Шила в мешке не утаишь, – фигурально выразилась Кузькина мать и взглянула на Сын Бернара. – Вы что-то сказать хотели?
– А Вам какое дело? – огрызнулся Сын Бернар. – Вы ведь одна тут говорили… ну и говорите дальше в том же духе, пока не сдохнете!
– Дурак Вы, Сын Бернар… – покачала головой Кузькина мать, – исполнительный такой дурак. Вообще без мозгов – с одними слюнями в голове. Летите вперед, не разбирая дороги, а зачем, куда… словно у Вас свеча в одном месте! Даже сейчас вот… самое время воспользоваться случайной передышкой да призадуматься: Вам оно все вообще-то зачем?
– Вот это выражение, «оно все», мне как понимать? – решив обращать внимание не на оскорбления, а на лексическую точность, поинтересовался Сын Бернар.
– Как нестрогое обозначение происходящего в целом! – взревела Кузькина мать. – Как обобщение нетерминологического плана! Как вопль моей души, наконец!
– У Вас нет души, – заметил Ближний. – Одна безобразная наружность.
– А это что, по-вашему? – Кузькина мать выхватила из-под бюстгальтера ослепительно сияющее голубое облако.
Ближний и Сын Бернар окаменели.
– Похоже на душу… – констатировал Сын Бернар. – Большая какая! У меня меньше… и светло-сиреневая, и не так сияет.
– Не покажете? – смущенным шепотом попросил Ближний.
Сын Бернар аккуратно вынул откуда-то из-под живота действительно не очень большую, заботливо сложенную вчетверо душу. Положив на доску, осторожно разгладил ее и, смиренно любуясь, сказал:
– Вот… – Тут он застенчиво поглядел на Ближнего и спросил: – А у Вас какая?
– У меня побольше Вашей, но тоже поменьше, чем у нее… и почти невидимая.
– Разве она с Вами
– Куда ж она денется-то? – усмехнулся Ближний. – Мертвецы как-никак тоже люди!
– Опишите ее… душу Вашу! – попросил Сын Бернар.
– Она прозрачная и по форме напоминает такую полосу – дли-и-инную полосу. Довольно красивая…
– Души у всех красивые, – убежденно сказала Кузькина мать.
– Вам, что же, все подряд свои души показывают? – ревниво осведомился Сын Бернар.
– Многие показывают, – покраснела Кузькина мать.
– Я свою никому еще не показывал, – с некоторой даже гордостью признался Сын Бернар и, бережно сложив душу вчетверо, снова спрятал ее под живот.
Кузькина мать вздохнула и спросила:
– А мне что теперь делать? У меня же она обратно не войдет… Вот я дура какая: надо же, душою своею во все стороны размахивать! Сколько уж зарекалась…
– Вы, значит, – не унимался Сын Бернар, – всем подряд свою душу показываете?
– Многим показываю, – вздохнула Кузькина мать. – Потому что мне не верят, когда я говорю, что у меня она есть. Как вот… этот. – И она кивнула на Ближнего.
– Извините, – сказал Ближний и прямо-таки скукожился весь.
– Да ладно, чего там!
– Свернуть Вам ее… в трубочку? – предложил Сын Бернар.
– В трубочку не годится, – помотала головой Кузькина мать. – А в узелок собрать можете?
– Попробую, – чуть ли не с испугом сказал Сын Бернар, нежно касаясь протянутой ему души, и объяснился: – Я первый раз не свою душу держу. Не порвать бы! – Тут он лучезарно взглянул на Кузькину мать и пробормотал: – Я что сказать хочу… спасибо, что Вы мне душу доверили.
Мягкими лапами он с величайшей осторожностью собрал душу Кузькиной матери в узелок и, зажмурившись от стыда, заботливо опустил узелок в приоткрытую для него щель между бюстгальтером и кожей.
Интимность обстоятельств смутила всех троих. Не решаясь смотреть друг на друга, они изучали взглядами ровную морскую поверхность – до тех пор, пока Сын Бернар не спросил, обращаясь к Кузькиной матери:
– А зачем Вы только что так плохо про меня сказали… про мозги и про свечу в одном месте?
– Ну, преувеличила в запальчивости… с кем не бывает! – осудила и тут же извинила себя Кузькина мать. – Просто Вы и впрямь странное впечатление производили – в этом своем штабе. Как будто для Вас нет ничего на свете, кроме Окружности этой!
– Ничего и нет, – подняв глаза, честно ответил Сын Бернар.
– Бедняга! – вздохнула Кузькина мать.
– А у Вас-то самой что есть? – спросил Сын Бернар и услышал гордое:
– У меня Кузька есть.
– Ах, да… – опомнился Сын Бернар. – А где же Ваш Кузька теперь?
– С отцом живет, в Вышнем Волочке. – Кузькина мать перевела дыхание. – Мы так после развода втроем решили. И правильно. Со мной ему стыдно… больно уж я страшная.
– Ничего Вы не страшная, – сказал вдруг Ближний. – Такой души, как у Вас, ни у кого, наверное, нет!