Давно хотела тебе сказать (сборник)
Шрифт:
– Вот как они прощаются с Дугласом, – сказала длинноволосая, странно одетая женщина (тоже закутанная в шаль), склонившись вниз через перила. – Как мило, как трогательно!
Понравилась бы Дугласу эта затея – поминки? Он, скорее всего, ничего не сказал бы. Походил бы здесь немного из вежливости, а потом заперся в своей комнате и принялся изучать финансовый отдел в газете.
– Мне кажется, они там травку покуривают, – отозвался какой-то мужчина, встав у женщины за спиной.
Та ничего не ответила и только слегка отстранилась, – Эйлин догадалась, что это муж. В отличие от жены, он был одет консервативно. Как человек, привычный к похоронам и знавший,
Этот мужчина и Эйлин прошли в гостиную, где было уже полно самого разного народу. Шали и женские платья в «восточном» стиле, бесформенные хлопчатобумажные балахоны из узорчатых индийских тканей, обычные джинсы, а рядом – пошитые у кутюрье дорогие костюмы. Еще пару лет назад не составляло труда отличить богатых друзей Эварта и Джун, жителей того же престижного района, от тех, с кем они познакомились в «группе развития». Теперь это стало невозможно. К тому же некоторые, вероятно, принадлежали к обеим группам.
Эварт ходил среди гостей, предлагая напитки. Джун оставалась в столовой, у столика с кофе и сэндвичами. Рулеты мясные и со спаржей – и когда она успела приготовить все это? И одета безупречно: длинное вязаное оранжево-золотое платье и очень подходящая к нему накидка – наверное, мексиканская или испанская. А вот серебристо-зеленые тени на веках явно были ошибкой – они выдавали что-то болезненное, ненадежное.
– Ну как ты, все в порядке? – спросила Джун. – Прости, не успеваю тебя со всеми познакомить. Ты уж справься как-нибудь сама, ладно?
– Ладно, – ответила Эйлин. – Я пью.
Она уже не спрашивала, чем помочь, и перестала искать себе тут дело. И в кухне, и в столовой было полно женщин, отлично знавших, где что лежит, но им тоже нечем было заняться: Джун все предусмотрела, все устроила, обо всем подумала.
Стены и высокий скошенный потолок в гостиной были обшиты теплым деревом. Ковер и занавески – тяжелые, мягкие, сливочного цвета. Эйлин отхлебывала водку. Занавески не были задернуты до конца, и в оконном стекле она видела собравшихся – странная толпа в непонятных нарядах на фоне сумерек, так что не поймешь, день или вечер, – переходящих с места на место, готовых пить и беседовать без конца. Видела и саму себя в темно-синем восточном платье, вышитом серебряными нитями, – по лицу можно догадаться о злых мыслях. Когда стемнело и пошел дождь, это только создало дополнительный фон для блестящего собрания. За окном было целое море огней – город, и полоска тьмы – вода.
– А вы знаете, где находитесь? – спросил у нее тот самый чужой муж, который говорил про травку. – Почти на вершине горы Холлиберн. А вон там Пойнт-Грей.
Он подвел ее поближе к окну и протянул руку в направлении моста Лайонз-гейт. Там вдали высилась тиара из движущихся огней.
– Обалденный вид, – сказал он.
Эйлин кивнула.
Он оказался соседом Джун: построил дом чуть выше на горе.
– Мы раньше жили в Северном Ванкувере, – рассказывал он. – И я долго сомневался: может, зря мы оттуда уехали? Так ли уж нужен нам этот вот вид? Там, где мы раньше жили, выглянешь в окно – увидишь склон горы, как раз этот, где мы сейчас, дальше мост, город, а в ясный день виден даже Ванкуверский остров. А на западе – закаты. Величественно. Но теперь мне и здешний вид нравится не меньше, уже не тянет возвращаться назад.
– Вам всегда нравятся виды? – спросила Эйлин.
– Нравятся ли мне виды? – повторил он, склонив голову.
По его лицу, по тому, как он сдвинул брови, было ясно: ему хочется, чтобы она с ним пококетничала.
– Ну, представьте, что вы в плохом настроении. У вас ведь может случиться плохое настроение? Поднимаетесь утром, а перед вами вот такой величественный вид. И так каждый день, никуда от него не деться. Разве не бывало у вас чувства, что вы не вполне, так сказать, соответствуете?
– Не соответствую?..
– Не бывало у вас чувства вины? За то, что вы хандрите, – объяснила Эйлин. – За то, что вы сегодня… не вполне достойны этого прекрасного вида.
Она отпила большой глоток. Ох, не надо было затевать этот разговор.
– Но ведь как только я посмотрю на этот прекрасный вид, – ответил мужчина и победоносно взглянул на нее, – так хандра сразу и улетучится. Этот вид на меня действует посильнее, чем выпивка. И сильнее, чем то, что они курят там внизу. Да и зачем мне какая-то хандра? Жизнь слишком коротка.
Последняя фраза напомнила обоим, что они все-таки не на праздничной вечеринке.
– Да, жизнь коротка. Никогда не знаешь, как все повернется… А сестра у вас потрясающая. И Эварт тоже молодец.
Эйлин спустилась вниз и налила себе еще бокал. Прошла мимо комнаты, где играли младшие дети. Игра называлась «Рыба». Она постояла в дверях, наблюдая за ними. Ее почему-то всегда смущали девочки-индианки, рядом с ними она чувствовала себя словно на скамье подсудимых. Такое чувство, впрочем, возникало, только когда поблизости находилась Джун. И сейчас Эйлин как будто чувствовала, что сестра здесь, рядом: смотрит, слушает и прямо дрожит от желания обнаружить намек на предвзятое отношение. Кто теперь поверит, что Джун вместе с Эйлин когда-то бегали вокруг дома, распевая песню на ломаном английском – пародировали акцент китайской пары, хозяев лавочки с их улицы? Эйлин всматривалась в плоские смуглые лица девочек-индианок. Что они для Джун – знаки отличия, трофеи? Она смотрела на них, а видела Джун.
Эйлин зашла к себе в гостевую комнату, закрыла дверь и прилегла в темноте на кровать. Скрестила ноги, подоткнула поудобнее подушку. Бокал был все еще в руке, и она поставила его на живот. Вот и пришел тот момент, который она всегда переживала в гостях у сестры. И Дуглас не помешал, смерть не помешала. Эйлин почувствовала себя как будто парализованной, перестала владеть собой. В этом доме ее жизнь, тот путь, который она выбрала (если только она что-нибудь выбирала), вся она, наконец, выглядели совсем жалкими и никчемными. Да, надо признать: она жила наугад, потеряла массу времени зря, ничего не научилась делать как следует. И неважно, как все это выглядит, когда она не здесь, вдали от этого дома. Неважно, в какие забавные истории она превращает свою жизнь, рассказывая о ней друзьям… Да что говорить, если она в такую минуту даже помочь ничем не сумела.