Давно хотела тебе сказать (сборник)
Шрифт:
Она смеялась надо мной, пыталась меня развеселить. А я молча смотрела на ее смуглое, с резкими чертами лицо, на широко раскрытые, пылавшие горячечным огнем глаза. Голову она в тот день повязала разноцветной косынкой и внезапно показалась мне похожей на цыганку: коварная и обольстительная, она грозилась обрушить на меня тайны, справиться с которыми мне было бы тогда не по плечу.
– Мам, у тебя был удар? – спросила я угрюмо.
– Что?
– Тетя Доди говорит, что у тебя был удар.
– Да ничего подобного. Я же ей объясняла. И доктор подтвердил: не было никакого удара. А твоя тетя Доди – она все знает лучше всех. Разбирается лучше любого доктора.
– А когда-нибудь потом у тебя будет удар?
– С какой
– А чем-нибудь еще ты не можешь заболеть? – продолжала я допытываться. Я обрадовалась, что удар маме не грозит, и сразу успокоилась: значит, мне не придется за ней ходить, как за ребенком, мыть ее, обтирать, кормить с ложечки прямо в постели, как было у тети Доди с ее матерью. Во мне всегда сидела уверенность, что мама все решает сама и самостоятельно может выбрать, чем ей болеть. И всю ее жизнь, до последнего дня, наблюдая за происходившими в ней переменами, услышав медицинский диагноз ее недуга, я пребывала в убеждении, что она сама дала согласие, сама сделала выбор. Из каких-то своих соображений. Не знаю, что именно ею руководило. Желание порисоваться? Кого-то проучить? Или просто хотелось заставить всех теряться в догадках?
На мой вопрос в тот день она не ответила и продолжала как ни в чем не бывало идти вперед. Мы шли от дома тети Доди к дяде Джеймсу – шли короткой дорогой, через пастбище, изрытое коровьими копытами: так можно было добраться быстрее.
– А рука у тебя перестанет дрожать? – не унималась я, отчаянно добиваясь ответа. Я надеялась, что она обернется и пообещает сделать так, как я прошу.
Но она не обернулась. Она осталась непреклонна, впервые в жизни не пожелала мне уступить. И по-прежнему шагала вперед, словно и не слышала моих слов. Знакомая до мелочей мамина фигура вдруг начала отдаляться, отделяться от меня, постепенно темнея, теряя очертания, превращаясь во что-то чужое, безразличное. Но в то же время я видела, что мама продолжает идти по тропинке, которую они с тетей Доди протоптали через пастбище еще девчонками, когда вместе росли и постоянно бегали друг к дружке. Удивительно, что за столько лет она не заросла.
Однажды вечером мама с тетей Доди сидели на веранде и вспоминали стихи, которые учили в школе. Не помню, с чего все началось; вероятно, кто-то вспомнил известную хрестоматийную строчку, кто-то другой подхватил… Дядя Джеймс тоже присутствовал – стоял, прислонившись к перилам, и курил трубку. По случаю нашего визита он нарушил запрет и пришел сам.
И смерти нет почетней той, –продекламировала тетя Доди бодрым голосом, –
Чем ты принять готовЗа пепел пращуров твоих,За храм твоих богов [46] .Так целый день гром битвы грохотал, –46
Томас Бабингтон Маколей (1800–1859). Гораций. Из книги стихов «Песни Древнего Рима» (анонимный русский перевод).
продолжила мама, –
У моря зимнего, среди холмов… [47] Не бил барабан перед смутным полком, Когда мы вождя хоронили,И труп не с ружейным прощальным огнем Мы в недра земли опустили [48] . …Я уплываю с нимиНа остров АвалонТут мамин голос подозрительно дрогнул, и я обрадовалась, когда тетя Доди ее перебила:
47
Альфред Теннисон (1809–1892). Смерть Артура. Из цикла «Королевские идиллии» (перевод Светланы Лихачевой).
48
Чарльз Вольф (1791–1823). На погребение английского генерала сира Джона Мура (перевод Ивана Козлова).
49
Строки из стихотворения «Смерть Артура» (перевод Григория Кружкова). Остров Авалон упоминается в кельтских легендах; по преданию, там покоится прах короля Артура.
– Боже, до чего они печальные, все эти стихи из старых школьных учебников!
– А я что-то ничего оттуда не помню, – заметил дядя Джеймс. – Хотя, пожалуй… – И тут же прочел без запинки:
Оделась роща за рекойВ багряный с золотом наряд,И крики сойки день-деньскойВ притихшем воздухе звучат.– Молодец! – похвалила его тетя Доди, и все трое – она, мама и дядя Джеймс – хором закончили:
Тускнеет солнце, вянет луг,Туман клубится вдоль болот,И стаи птиц, спеша на юг,Вершат осенний перелет [50] .50
Уильям Уилфред Кэмпбелл (1860–1918). Бабье лето. Здесь приводятся первая и последняя строфы хрестоматийного стихотворения популярного канадского поэта.
– По правде говоря, тут тоже чувствуется какая-то печаль, – подвела итог тетя Доди.
Если бы я задалась целью сочинить рассказ по всем правилам, то скорее всего закончила бы эпизодом на пастбище, когда мама не удостоила меня ответом, а просто шла и шла вперед. Тут бы и поставить точку. Но мне хотелось вспомнить как можно больше, отыскать какие-то отгадки, порыться в памяти, вытащить на свет все, что хранилось там все эти годы. И теперь, бросая последний взгляд на то, что получилось, я вижу набор моментальных снимков, сделанных старым фотоаппаратом, какой был у моих родителей: на коричневатом фоне, с фестончиками по краям. На этих снимках все семейство – и тетя Доди, и дядя Джеймс, и даже тетя Лина с ребятишками – получилось вполне узнаваемо. (Все они уже на том свете, кроме детей, которые, кстати, выросли порядочными, работящими людьми: насколько мне известно, среди них нет ни преступников, ни неврастеников.) Осталась одна-единственная загадка: моя мама. А мне, разумеется, важнее всего именно она. Разобраться, добраться до нее – это и была цель моего долгого путешествия в прошлое. Чего я хотела? Отделить ее от других, описать, высветить, воспеть – и наконец избавиться от памяти о ней. Но у меня ничего не вышло: она по-прежнему на первом плане, она, как раньше, заслоняет и оттесняет всех, подавляет всё и вся своей тяжестью. И в то же время ее трудно рассмотреть, контуры размываются, тают. И я понимаю: она не утратила связь со мной, она не желает меня отпускать, и я могу сколько угодно биться, использовать все испытанные приемы, изобретать все новые и новые уловки – и ничего не изменится, все останется так же, как было.